Иду на вы
Шрифт:
Долгим безмолвным взором глядел на сына Свенальд. Ведомо было Ульфу, что от того взгляда и берсерки порой покрывались испариной. Сам же он на сей раз очей не отвёл, удержался. А горбун, тем часом, бочком-бочком, точно ворон, подобрался к воеводе, да зашептал на ухо негромко, так что Ульф едва и расслыхал:
– Он мальчишка, ярл, всего лишь мальчишка. Неразумный от юности, а не от скудности ума.
Свенальд не сразу, но всё же кивнул, и тогда лишь сын его перевёл дыхание, а с ним вместе и Спегги, хоть не каждый бы то заметил. Воевода же, устало отерев чело грубою, как оселок ладонью воина, молвил:
– Что ж, видно Боги так судили, чтобы ныне прозвучали все вопросы. Я отвечу тебе сын, и на сей раз велю накрепко запомнить
Ульф пожал плечами, а отец его видя то, поморщился с досадою.
– Разве Спегги не велел тебе думать головой, прежде чем разить железом? Неверный выпад может стоить тебе жизни, но глупые слова могут стоить жизни всему твоему роду. Учись сам искать ответы, сын, и тогда ты не станешь говорить глупости. Ты прав, седмицы мне, пожалуй, с лихвою хватит чтобы сесть в Кенугарде. Но долго ли я там усижу? От матери тебе досталась славянская кровь, и всё же, ты слишком мало их знаешь. Я - инородец. Поляне не потерпят меня на княжьем престоле.
– Но, ведь Вещий...-заикнулся было Ульф, однако Свенальд, воздев длань остановил его.
– Хельгер, по велению Рюрика, был лишь пестуном у Ингвара. Правил, да не владел. То же и с Хельгой. Безродной чужеземке, будь она хоть трижды мудрой, нипочём бы не склонить упрямых кенугардцев, но в жилах её сына струится кровь Рюрика. Её терпят, меня же терпеть не станут. За седмицу я сяду в Кенугарде, а еще через седмицу буду, теряя воинов, прорубаться к причалам на Славутиче. К тем, где держу свои драккары. И удачею будет, коли к тому часу горожане их не спалят. Верно ли говорю, Спегги?
– В Кенугарде у тебя сыщутся сторонники,-откликнулся горбун.-Немного, но всё же. Быть может нам и удалось бы продержаться пару лун. А, за то время испросить союза у хазар, либо печенегов.
Свенальд рассмеялся невесело.
– Чего ж не у вольных ярлов? Те тоже откликнутся с охотою! От союза со степняками я вместо богатого Кенугарда получу во владение лишь мертвечину на пепелище, да растеряю тех немногих кому ныне люб.
– А, греки?-не унимался Ульф.
– Грекам нет нужды в сильном Кенугарде. Им надобен покорный Кенугард. К тому ж, Миклагард[64] давно не шлёт свои дружины в чужие пределы. Свои бы удержать. Нет, все мои союзники - мой меч, да моё золото. А, паче оных - мой разум. Иных нету.
– Так что же,-Свенальдович поник плечами.-Неужели и тебе, и мне, и внукам твоим до самого Рагнарёка быть слугами у кенугардских князей?!
– А, что ты присоветуешь, молодой ясень?-хитро прищурился воевода.
Ульф призадумался, да ненадолго. Видать прежде уж мыслил над тем, а ныне же, лишь вслух изрек прежние думы.
– Можно бы продать наши мечи базилевсу. Я слыхал, он не скуп на солиды для умелых воинов. Однако ж, тем мы только променяем коня на кобылу. Что князьям служить, что базилевсам, всё одно - служить. Нет, не годится.
Спегги кивнул согласно, Свенальд же криво ухмыльнулся. По всему видать, по сердцу пришлась старым воям разумная речь, и то не укрылось от Ульфа. Ободрённый, он аж приосанился и далее рек уже без робости.
– Ты сказал, отец, что в Кенугарде тебе не усидеть более двух седмиц. Пусть так. А, нам и единой не потребуется. Трёх ден будет довольно!
– Чего измыслил?-буркнул воевода.
– А, вот чего,-Ульф подался вперёд, разрумянился. Глядел же так, что чудилось будто в глазницах его не серые, да по обыкновению стылые очи, но тлеющие уголья.-Мы, всё же, накормим воронов мясом полянских ратников. И, в Кенугард войдём. Как свои войдём - никто не насторожится. Однако, на престол посягать не станем, но скоро вырежем тех дружинников, что Хельга оставила во граде. То не трудно будет - их ныне там менее, чем волос на голове у Спегги. Кенугард на ополчение уповает, да эти нам не помеха. Покуда они седалища с лавок да печей поднимут, мы возьмем княжью казну. Знать и купцов тоже острижём, как овец. Заберём твоё, отец, добро, и пока горожане не взялись за топоры, уйдём на драккарах!
Ульф перевёл дух а Свенальд, вновь нахмурившись, бросил взор на горбуна. Тот пожал равнодушно плечами, да вновь взявшись за свою поделку, молвил:
– Дерзко задумано. Говорят, однако, Отец Дружин любит смелых. Может сладится. Правда, на одних драккарах с богатой добычей не уйти, а кнорров у нас нет. Не пришлось бы брать на меч полянские ладьи, что стоят на Славутиче, или того лучше - дромоны[65] греческих, либо арапских купцов. Те за вёсла трэллов[66] сажают, нам не будет нужды отвлекать вольных гребцов. Вот только... куда же мы пойдём?
– Ага,-подал голос Свенальд.-Что скажешь, сын? Где нам, по твоему разумению, осушить вёсла?
– У берегов Готланда[67], отец! Ныне на всём полуночном побережье Эйстрасальта[68] вряд ли сыщется хоть один хирд, что мог бы сравниться с твоим. Богатством же ты и теперь превосходишь всякого вольного ярла, что уж говорить, коль скоро возьмём славную добычу в Кенугарде. Воины станут сражаться меж собой, за право вертеть вёсла на твоих драккарах. И викинги, и бонды. Луна не успеет состариться, как ты втрое увеличишь дружину. Мы же, тем часом, умаслим жрецов - одарим серебром, да дюжину трэллов принесем в жертву. Разумные ярлы сами примкнут к нам. Остальных купим, а упрямых отправим вкусить козлятины на пиру у Тора. К середине зимы соберётся тинг, и там, отец, тебя назовут конунгом! И, пусть мои кости вечно стынут в Хельхейме[69], ежели я заблуждаюсь!
Ульф теперь уж глядел на отца, будто на ровню. Собою доволен был. Да, и как не быть, коль этак ловко, да складно всё задумал. Свенальд же, постукивая перстами о стол, оставался хмур.
– Побереги свои кости. Ты заблуждаешься, мой сын,-вымолвил он, наконец.-Заблуждаешься в том, что думаешь, будто прежде схожие замыслы не приходили и в мою старую голову. Да, я бы смог стать конунгом. Хоть теперь же. Ярлы сбегутся ко мне. Сбегутся на мое золото, да на мою удачу, словно медведи на падаль. Иных будет не трудно соблазнить посулами, а кого и силой принудить. Но, что же после? Ярлам нет нужды ни в державе, ни во власти конунга. Лишь большой набег в силах до срока сплотить их. Можно опереться на бондов, но вольные дружины не сдадут так просто своих вольностей. Начнётся большая усобица, что мигом обескровит страну, и тут уж алчные даны не утерпят, чтоб не ударить в спину. Я потеряю державу, не начав толком править. Хорошо, коли жизнь сохраню. Потому, остаётся вновь жить набегами. Славными и великими, но набегами. Возглавив ярлов я мог бы и земли данов разорить, а хоть бы и сам Миклагард. А затем... вернуться в стылые воды и долгую зиму слушать завывания сырых ветров да хмельных скальдов[70]. И так до следующего похода. Нет сын, не о том мне мечтается!
Ульф улыбнулся, ни дать ни взять волчина оскалился.
– Но, ведь и мне не о том, отец. Пусть по сию пору не довелось бывать в землях предков, однако ж наслышан я о них немало. Ведаю, сколь скудны они на урожаи. И, хоть скальды поют иначе, знаю что бонды садятся за вёсла драккаров чаще от нужды, чем от желания прожить жизнь воина и найти смерть героя. Не много корысти владеть бесплодными скалами и хлопотно править своевольными хозяевами фьёрдов. Но отец, ведь не спроста я помянул Готланд. Готланд! Разве не там оседает добыча взятая в набегах? Разве не туда идут товары из богатых и дивных земель, что лежат к Полудню, да на Восходе? Торг на острове столь богат, что сей день лишь Хольмгард[71] его превосходит. Отец, я чаю видеть тебя конунгом Готланда! Да, земля там не столь плодоносна, однако с торгов нам хватит серебра дабы кормить сильнейшую дружину, и подобно конунгу франков Карлу, оградиться с моря каменными замками. Окрепнув же, сможем поглядеть и на вольные фьорды, и на владения данов[72], либо ободритов[73], а то и на земли Гардарики[74]...