Иду на вы
Шрифт:
– А-а-а,-Осмуд в сердцах, рубанул ладонью воздух.-Тут нам, Фома с тобою не сладить. Ответь-ка лучше, не Ольга ли тебя с такими речами ко мне отослала?
– Не она. Сам напросился.
– Почто? Ежели разузнать каким лукавством Мала обороть, так не ведаю.
– А, знал бы - присоветовал?
Осмуд смолчал.
– Ладно,-не стал допытываться монах.-За другим я шёл. Княгиня сказывала, будто ты противился этому походу. Да, и поныне продолжаешь. Теперь вижу - не обманулась она.
Не удержавшись, дядька залился смехом. После же молвил с улыбкою:
– Чудной вы народ, греки! Всё-то тщитесь тайное отыскать, хоть бы и там, где его отродясь не бывало. Чего окольные речи заводил? Спросил бы прямо - я б тебе прямо ответил, о чём и без того всякому воину ведомо.
– То-то и оно, что всякому,-невесело отозвался Фома.-А в дружине тебя почитают да слушают. Коли впредь княжья воля
Осмуд пригладил усы и покачал головою, будто стряхивая веселье.
– Наши князья - не базилевсы,-отвечал он.-Потому, не владеют нами, но правят. Ты давеча вопрошал, отчего княгине не послужу. Оттого, что служу Киеву, руси, Правде. И, ежели княжья воля с Правдою расхожа, молчать не стану. Поход на древлян не праведен, и о том не таясь скажу хоть тебе, хоть Ольге, хоть девке её Чаруше. Однако, смуты в дружине не допущу ни теперь, ни впредь. Не ради Ольги, но Святослава да Киева ради. Смута Киеву погибель несёт. Ныне же моё дело - не в том, чтобы Мала с древлянами кривдою извести, а в том, чтобы княжича в Правде выпестовать!
Дядька умолк. Не нарушал тишины и Фома, обременённый нелёгкою думой. В сей миг припомнился ему ясно, будто вчера было, последний вечер в Константинополисе, его келья в Студийской обители да видимые из окна позолоченные закатом тихие воды Пропонтиса, что раскинулся сразу за кипарисовой рощей.
В тот вечер к нему, простому иеромонаху[87], пожаловал с напутствием сам архимандрит Фотий[88] - свидетельство того, сколь пристален обращённый в сторону Киева взор Истинной Церкви. Важность предстоящего служения в землях варваров, наполняла сердце Фомы греховною гордыней, но и она не мешала ему внимать наставлениям архимандрита. Фотий же, по своему обычаю, вёл речь, как умел лишь он - смирено да негромко, но так, однако ж, что всякое изреченное им хоть в мирной келье, хоть на бурливой площади слово отзывалось колоколом в душах и подобно печати врезалось в разум.
– Ныне Новый Рим, со всех сторон окружён еретиками да язычниками, от чего подобен озарённому светочем одинокому утёсу, стоящему посреди моря. И ветры и волны стремятся тот светоч погасить. Он же, волею Божьей, горит наперекор. И впредь гореть станет, не допустит Господь его угасания, покуда свет его отражается в наших душах! Однако ж, разве не грешно нам единственным согреваться у благодатного сего огня? Воистину грешно! Следует нам терпеливо, со смирением и молитвой рассеивать светом Истиной Веры диавольскую тьму вокруг! Тебе, брат мой, выпало нести частицу того света в обширные да изобильные, но погружённые во мрак язычества земли Киева. Иные из нас полагают язычников глупцами. А между тем, разве не доказал вождь их Олег обратное? Опасное заблуждение, брат Фома, не поддавайся ему. Диавол умён и коварен! Ныне, по смерти Игоря в Киеве правит Ольга. Достойная сия жена всё более склоняется к Истинной Вере, тебе же вменяется с терпением оберегать благодатные посевы. Мудрым словом направляй княгиню варваров во благо Константинополиса - земного оплота Господа нашего Иисуса Христа. Но, не жди сразу богатого урожая в варварских землях. Ольгу окружают идолопоклонники упорные в богомерзком язычестве. Отсюда вторая твоя цель - не позволить сплотиться варварским племенам, покуда не обращены они ко Христу, ибо всякий такой союз - угроза Новому Риму и всему христианству.
Фотий водрузил на стол простой, невеликий размерами и безо всяких украшений ларец.
– Здесь,-молвил он далее.-Грамота для Ольги, три сотни золотых солидов, да... смертоносное зелье из особых трав. Грамоту отдай княгине, а золотом и зельем распорядись по своему усмотрению, соразмерно с разумом, но первее того - с сердцем.
– Но, игемон[89],-ужаснулся Фома,-Разве отрава не суть орудие самого диавола?!
Архимандрит покачал седой головою.
– Меч в руках язычника служит диаволу так же, как меч в руках христианского воина Господу. В железе да золоте, как и в травах диавола нет. Он в душе. В душах идолопоклонников угнездился антихрист и если нам не достаёт сил вырвать душу из когтей его, то такая душа и без того мертва, а обратив тело во прах, мы лишь изничтожаем вместилище сатаны. Отринь сомнения, брат Фома. Молись, и Господь укажет тебе путь...
С той поры, пребывая подле киевской княгини, не единожды доводилось Фоме терзаться сомнениями. И, всякий раз, памятуя напутствие архимандрита, лишь истово молясь находил он согласие меж разумом и душою. Однако, никогда доселе не случалось ему испытать смятения столь тягостного, как теперь. Бывало, что не противился, а то и вовсе благословлял княгиню на душегубство - покуда богомерзкие варвары губят друг
Всё верно, и разуму созвучно, но от таких измышлений душа Фомы будто свинцом налилась. Не мог он извести Осмуда. Не оттого ли, что сам прежде служил схоларием[91], да так и не сумел, приняв обеты, отречься от прежнего жития. По сердцу ему пришёлся старый воин с его варварской Правдой! Но возможно ли такое, чтобы Правда разною бывала? Нет же, ошибается Ольга! Правда едина, хоть для христиан, хоть для язычников. Иное - ложь, какая суть вся от лукавого!
Монах улыбнулся, почуяв как отпустила вдруг тяжесть. Не иначе, то - испытание ему было. Фотий велел прежде разума сердце слушать и с тем дарами своими распорядится. Ныне Фома знал как поступить с отравленным зельем - сжечь в очаге без остатка. Не станет он губить княжего пестуна. А, коли судит Господь явиться в мир новому Атилле, так ведь не даром же прежнего Бичом Божьим прозвали. Божьим, а не диаволовым!..
Грек, опираясь на посох, поднялся с лёгкостью и пошёл было прочь, да отойдя на полдюжины шагов остановился, и обернувшись к Осмуду, молвил:
– Я поведаю княгине, что от тебя нет ей угрозы, и впредь не станет. О том же, что лучшего пестуна для княжича ей не сыскать Ольга и без меня знает.
* * *
В своих землях нурманы градов не ставят. Оно и понятно - единой княжей, либо иной власти промеж них отродясь не бывало, общинами да ватагами живут. Общинникам же их - бондам да карлам, как и повсюду, сподручней по весям селиться. Землица у них скудная, оттого хлебов разных они там не сеят, ячмень разве, да репу ещё. Скотину, правда, разводят - свиней да коров, овец с козами. Более же промыслом кормятся. Зверя бьют, птицу лесную да морскую, рыбу удят. На что при такой жизни грады? Поставят с дюжину избёнок, земляным валом их вкруг обнесут вот и село. Да, уж больно избёнки-то худые. Вроде как и не избёнки даже, а вовсе землянки. Понавтыкают в землю брёвен, навроде частокола, камнями, либо землёю снизу присыпят, землёю же и скаты сверху укроют. А то, могут вместо кровли ладью старую кверху днищем опрокинуть. Ладно общинники, так ить и ватаги их разбойные, что по лукоморьям[92] сидят, туда же! Эти кажись уж бывают и у франков, и в Новоградских землях, и в Киевских. Да, что там, в самом Царьграде! Могли бы выучится хоромы рубить. Плотники у них есть - ладьи-драккары же строят. К слову сказать, справные лодьи, на воде скорые. Ан нет, и те в землянках ютятся, будто лесовики одичавшие. Печей и тех не знают - посередь дома на земляном полу костёр жгут! Так и живут - летнею порою по торговым делам, либо в набег, а зиму у очагов, хмельными медами упившись, пережидают. Таков уж, должно быть обычай у всех, какие ни на есть, разбойников.
А, в походах нурманы палатки налаживают. По две жердины скрещенные торчком, а промеж них перекладина, через какую холстину, либо шкуры шитые перекинут. Вроде немудрёно, однако ж многие у входа вместо жердин доски резные крепят, что воронами, либо головами змиев морских, а то иными какими чудищами изукрашены. Должно, обереги - лихо отваживать.
В таких шатрах все воины обитают. И, ярлы ими же довольствуются. Свенальд, однако, и тут оказался не как все - повелел посередь своего стана нурманскую избу выстроить. С умыслом велел, не от пустой прихоти. Выходило, что княгиня-то, хоть и в богатом, а всё же шатре живёт. Он же, воевода - в длинном доме. Тут любой призадумается: только ли войско Свенальд водит, или же правит исподволь. А, что такие думы и княгине на ум могут прийти, так то его не заботило. Пусть ведает и силу, и власть своего воеводы. Глядишь, поостережётся недоброе против него замышлять.