Идя сквозь огонь
Шрифт:
Но пускать в боярина стрелы они не спешили. Одинокий всадник не внушал жителям степей, опасений, и они решили подойти к нему поближе.
В облике степняков было нечто, подсказывающее Дмитрию, что это не татары. И крымчаки-ногайцы, и их волжские собратья носили бороды, у этих же молодцов лица украшали лишь длинные вислые усы, спускавшиеся ниже подбородка. Они напоминали Бутурлину, о человеке, коего он за прошедшие полгода разлуки не раз вспоминал с теплотой.
И он не обманулся, в догадках. Осадив коней в десятке шагов от боярина, всадники остановились, пристально разглядывая его из-под своих нехитрых шлемов.
— Кто будешь?! — сурово обратился к Бутурлину средний всадник на речи, выдававшей в нем приднепровского казака. — Отвечай немедля!
— Сами кто будете? — вопросил их в ответ Дмитрий. — Не иначе как Вольные Люди?
Жители степи переглянулись между собой. Похоже, они не ждали встретить здесь человека, ведавшего, как именуют себя жители казачьей Украины.
— Мы-то Вольные Люди, — усмехнулся, помолчав, другой казак, — а ты что за, птица? Судя по говору, московит…
— Стольник Великого Московского Князя, боярин Бутурлин, — отчеканил Дмитрий. — Устроит такой ответ?
— Устроит, — погладил усы третий казак, к седлу коего была привешена огромная секира. — И что делает в сих краях посланник Москвы?
— Ищу двоих людей. Врага и друга. Друга, чтобы обнять, врага — чтобы покарать, за его злодеяния.
— Вот как! — крякнул с напускной веселостью казак, вступивший в разговор первым. — Ну, положим, врагов в степи отыскать не трудно, а вот друга…
— И кто, твой приятель, боярин? — усмехнулся здоровяк с секирой. — Быть может, мы его знаем?
— Может, и знаете, — в тон ему ответил Дмитрий, — слыхивали о Петре по прозвищу Газда?
— Ты знаком с Газдой? — подался вперед второй из казаков. — Хотелось бы знать, откуда…
— Долго рассказывать, — мотнул головой Бутурлин, — но уверен, что он тоже будет рад меня видеть.
— А ты, верно, ищешь его, чтобы обнять? — усомнился в словах Дмитрия первый казак. — В коем это веке московские бояре водили дружбу с Вольными Людьми?
— Сие легко проверить, — подмигнул ему здоровяк, с секирой, — боярин говорит, что знается с Газдой? Что ж, поглядим, знает ли Газда его!
Глава 3
С юных лет супруга Польского Государя Яна Альбрехта, Ядвига, заслуженно слыла красавицей. Природа наделила ее гордым взором и статью, достойными Королевы, безупречными чертами лица и молочной белизной кожи, еще более дивной оттого, что глаза и волосы Владычицы были темными.
С возрастом, красота Ядвиги стала блекнуть, но ни увядание молодости, ни груз державных забот не нарушили ее царственной осанки и не погасили во взгляде огня, заставлявшего, как и прежде, трепетать сердца заезжих менестрелей.
Не только внешность Королевы привлекала к ней внимание окружающих. Ядвига была от природы любознательна и легко постигала науки, коим в те времена обучали девушек из знатных семей.
В державных делах она разбиралась не хуже своего супруга, а клубки придворных интриг распутывала с искусством, которому завидовал сам глава Королевской Канцелярии, Князь Сапега.
Посему, отправляясь в поход против турок, Ян Альбрехт был уверен, что оставляет Королевство в надежных руках. Знал он, что жена не подведет его и в другом важном деле, порученном ей Польским Властелином перед отъездом на юг.
С января сего года в Краковском замке проживала дочь Князя Жигмонта Корибута, павшего в схватке с врагами, юная Эвелина. По истечении траурного срока Король рассчитывал выдать девушку замуж за одного из своих родственников.
Но княжну еще требовалось склонить к мысли о замужестве, и эту миссию монарх возложил на Королеву. Мудрость и такт супруги внушали Яну Альбрехту уверенность, что она справится с задачей.
Однако дать поручение было проще, чем исполнить его, и Ядвига поняла это в первой же беседе с княжной. Девушка была влюблена в московского боярина, спасшего ей жизнь, и грезила лишь о встрече с ним.
Попытки Владычицы отвлечь Эвелину от мыслей о московите ни к чему не приводили. Стоило Королеве заговорить с Эвой о грядущем браке или посоветовать ей обратить внимание на кого-нибудь из родичей Королевской Фамилии, княжна сникала.
Она становилась неразговорчивой, печальной и уходила от бесед о замужестве, ссылаясь на то, что ее траур по отцу еще не закончен. Но вечно так продолжаться не могло, это было ясно и Королеве, и княжне.
Так или иначе, им предстояло вернуться к теме грядущего Эвелины, и Владычица не торопила события, ожидая завершения срока жалобы. Оно должно было положить конец уверткам княжны, лишив ее аргумента, с помощью коего она избегала разговоров о браке.
Но окончание траура едва ли изменило настроения дочери Корибута. Когда Эвелина вновь предстала глазам Польской Владычицы, на ней было надето то же черное платье, в коем она полгода назад появилась при Краковском дворе.
— Сегодня вышел срок твоей жалобы, дитя, — с мягким укором произнесла Ядвига, — почему ты до сих пор в трауре?
— Простите, Государыня, — опустила взор княжна, — я привыкла к сему платью, и мне в нем…
— Удобно? — закончила за нее фразу Королева. — Есть смысл привыкать к добрым вещам, а от дурных привычек нужно избавляться. Нельзя все время жить прошлой болью, дитя, пора обратить свой взор в грядущее…
Когда ты, поймешь, что траурное платье не приросло к твоей плоти, для тебя наступит иная жизнь. И, поверь моему опыту, в ней будет много радостного и приятного…
Эвелина напряженно молчала, склонив голову перед своей госпожой, и Ядвига поняла, что время разговоров о замужестве еще не пришло.
— Я знаю, что тебя смущает на самом, деле, — тем не менее, решилась она продолжить беседу, — ты не можешь забыть московского боярина, спасшего твою жизнь. Тебе даже кажется, что ты его любишь…