Иерусалим правит
Шрифт:
Эль-Глауи вроде бы нахмурился, услышав имя Муссолини, но тут же ответил с прежней любезностью.
— Большен и очарован, — пробормотал берберский принц хриплым, взволнованным голосом. — Мистера Битерса я считаю уже старым другом, но вы, мадемуазель, — легендарное сокровище. Такая красота!
Я восхищался находчивостью Розы и непременно похвалил бы ее, если бы не осознавал, что она по каким-то причинам испытывала в этот миг настоящее отвращение ко мне. И потом, всмотревшись в ее глаза, я все понял. Она думала, что раскрывала свои самые тайные желания загадочному восточному человеку, а вместо этого разделила тоску с понимающим европейцем!
Лейтенант Фроменталь пришел в восторг. Его широкое крупное лицо лучилось
— Мой дорогой друг, это просто изумительная удача!
— Вы поедете верхом, мистер Питерс? — Одетый в красное англичанин со старомодными седыми моржовыми усами и острыми глазами-бусинками, единственный с виду настоящий солдат во всей этой компании, явно проверял меня.
— Верхом! — Лейтенант Фроменталь громко рассмеялся. — Да ведь мистер Питерс — опытный наездник! — Он подмигнул мне, словно хотел поделиться забавной шуткой, понятной нам обоим. — После того как мы в прошлый раз попрощались, сэр, я с удовольствием посмотрел «Пропавшего ковбоя». Еще прекраснее, чем «Закон ковбоя», если я могу так сказать. Как только ваши фильмы увидят во Франции, ваш гений удостоится подобающей оценки. Французы по-прежнему чтят великих художников. — Он немного смутился. — Да, сэр, именно так я сразу вас признал, едва увидев. Эти глаза! Они уникальны! И потом я услышал голос — тот голос, из Касабланки! Мое почтение, сэр!
Он распахнул тунику и вытащил аккуратно сложенный листок, оказавшийся вырезкой из газеты — с рекламной фотографией, где я поднимал голову и собирался поцеловать Дафни Лэкосс, склонявшуюся ко мне из движущегося вагона. Я, конечно, стоял на коленях прямо в седле! Это был кадр из «Сражающегося ковбоя», одного из последних значительных фильмов, в котором я снимался у Лессера.
— Мне неловко признаться, но я в течение многих недель возил с собой письмо, адресованное вам. Это просто удивительное совпадение! Я думал отправить вам телеграмму в «Шепардз». Потом я решил, что вы уже вернулись в Соединенные Штаты. Я ломал голову, пытаясь вспомнить название вашей кинокомпании, — и тут вы словно по волшебству появились передо мной!
— Мы видели, как вы спускались, — сказал мне человек в красном. — Мы думали, что вторглись итальянцы! Паша ненавидит шпионов. Вам повезло, что те парни не стали сразу стрелять!
Фроменталь заковылял по песку — туда, где один из охранников паши приготовил для меня беспокойного жеребца. Этот парень, без сомнения, собирался поехать дальше в седле с кем-то из товарищей. Другую лошадь, поменьше, выделили для Розы, но в этом случае паша сам проверил, в каком состоянии животное.
— Так или иначе, вы здесь! — бодро продолжал Фроменталь. — Собственной персоной! И вас обрадуют мои новости, мистер Питерс. Мы отыскали вашего пропавшего черномазого.
— В Марокко? — При виде такой череды неожиданностей и перемен я немного смутился и растерялся.
— Нет, нет! Здесь! В Тафилальте [631] . Сегодня. Он с нами. — Лейтенант энергично указал на своих спутников.
Наконец, когда пыль вокруг нас медленно улеглась, я повнимательнее присмотрелся к пятому закутанному наезднику, зубы которого блестели в тумане, как огни приближающегося локомотива.
— Добрый вечер, полковник.
Это был не кто иной, как мой верный Микс!
631
Тафилальт — географический регион в западной части Сахары и крупнейший оазис в Марокко.
Я появился, по его словам, именно тогда, когда он решил, что удача его подошла к концу. Он спешился и, сияя от удовольствия, пожал мне руку.
— Я просто не могу сказать, как я рад, что ты свалился сверху,
Надо признать, что это проявление верности со стороны моего смуглого Санчо Пансы тронуло меня почти до слез.
Глава двадцать четвертая
Иллюзии, которые человек создает в кино, не всегда воплощаются в действительности. Слава, как и власть, влечет за собой огромную ответственность. Паша и его гости возвращались с охоты на антилоп. По дороге в касбу Глауи в Тингерасе [632] , будучи почетным гостем с голливудских небес, я сожалел о том, что осторожность мешает мне рассказать восторженному лейтенанту Фроменталю о роли каскадеров в кино. Вместо этого я объяснил свою неловкость в седле последствиями старой доброй малярии.
632
Тингерас — регион Марокко, неподалеку от Улад Джемия и Ка Безма.
Услышав такие новости, лейтенант выразил поистине братское беспокойство. Он сообщил, что в гостях у паши вскоре будет чешский врач (паша завел немало полезных знакомств во время частых визитов в Париж). Возможно, выдающийся доктор Н. сумеет что-то сделать для меня?
Я сказал, что очень благодарен за это предложение, но должен просто перебороть болезнь. Я был уверен, что через несколько дней (втайне я рассчитывал к тому времени уже сесть на поезд до Касабланки или Танжера) совершенно поправлюсь. Похлопав меня по спине, молодой француз заверил, что мы будем в крепости к следующему вечеру. А если мое здоровье улучшится, то я смогу присоединиться к нему и во весь опор проскакать по пустыне, пока это еще возможно.
— После Тафилальта, когда мы достигнем Атласа, — Фроменталь указал на охристые предгорья огромного хребта, теперь скрывавшего горизонт на севере, — нам придется пробираться по тем проклятым тропам и по каменным грядам, которые здесь служат тропами; иначе нам не миновать местных пропастей. Нам еще повезет, если мы вообще сможем ехать верхом.
Уже не в первый раз с тех пор, как я уехал из Калифорнии, мне показалось, что пара пропастей — это куда лучше, чем мое теперешнее затруднительное положение. Я по-прежнему верю (если хотите, можете называть это предательством памяти предков-казаков), что лошадь была просто грубой временной мерой, которую мы использовали вместо двигателей внутреннего сгорания. По какому-то странному капризу природы моему темпераменту больше соответствовал не галоп жеребца, а медленный, размеренный шаг верблюда.
Благодаря врожденному стратегическому чутью эль-Глауи стал истинным властелином Марокко. В венах этого энергичного маленького человечка текла кровь арабов, негров и берберов, трех главных народов этой страны; итогом такого смешения стал заурядный внешний облик — подобное посредственное пухлое лицо, украшенное куцей бороденкой, могло быть у любого банковского служащего, от Бангкока до Треднидл-стрит. Однако оживление, которым горели его глаза, сразу привлекало внимание, и иногда все его лицо светилось, подобно солнцу, — не всегда от радости, но от стыда, презрения или ярости, возможно, в ответ на какую-то несправедливость космического порядка. Чувство собственного достоинства придавало эль-Глауи некое очарование. Он понимал, что добился того, к чему стремились большинство мужчин и чего желали почти все женщины. Он доказал свои притязания в бою и за столом переговоров. Он завоевал Юг и совершил большое паломничество в Мекку, таким образом решительно продемонстрировав храбрость и благочестие. Теперь он демонстрировал изысканность, утонченность и поистине научный интерес ко всему, что мог предложить мир.