Иерусалим
Шрифт:
А ведь Бодуэн знал, насколько близок, чувствовал, как теряет силу разум. Могло быть хуже, подумал он; он мог оставаться таким же слепым и беспомощным — и, однако, жить. Он многое забывал, и забывал важное — то, что волновало его.
— Моя сестра родила?
— Ещё на Сретение, сир.
— А... хорошо. — Король сражался с туманом, расплывавшимся в его разуме. — Почему она не придёт навестить меня?
Ответа не было. Впрочем, он знал ответ. Он лежал неподвижно, делая вид, что спит. Теперь он всё больше и больше спал.
Часто к дверям подходил
На сей раз он принёс письмо, кусочек бумаги.
— Что это?
— Почерк Абу Хамида. Я должен идти. Мыш, пойдёшь со мной.
— Куда ты? — спросил Бодуэн, но никто не ответил ему. А может быть, он только мысленно задал этот вопрос.
Может быть, всё это происходит только в его мыслях. Может быть, он уже умер и вот это — ад.
Сук изнывал от летней жары, и воздух маревом дрожал вокруг строений. Трава на плоских крышах, зазеленевшая от весенних дождей, выгорела теперь добела. Раннульф оставил коня на попечение Стефана и между двумя лавками прошёл в заднюю дверь дома Абу Хамида, который вызвал его письмом.
Дверь вывела его в полутёмную комнату с белыми оштукатуренными стенами, где было куда прохладней, чем в коридоре. Раннульф вошёл, ожидая увидеть Абу или кого-то из его друзей, — и застыл как вкопанный, с отвисшей челюстью. Из дальнего конца комнаты к нему повернулась принцесса Сибилла.
На мгновение он не мог оторвать от неё глаз. Он не видел её с тех пор, как она вышла замуж. Принцесса спокойно встретила его взгляд и смотрела на него сквозь полумрак комнаты, пока он не спохватился и не опустил глаза.
— Благодарю, что пришёл, — сказала она.
— Я не пришёл бы, если б знал, что это ты, — сказал Раннульф, уставясь в пол.
— Я это знаю. — Она шла через комнату к нему. — Но я пришла сюда молить тебя, Раннульф, чтобы ты провёл меня к брату.
Её лёгкие шаги громом отзывались в каждом его нерве. Рыцарь покачал головой:
— Ты ничего не сможешь исправить. Он скрепил порядок наследования железными скрепами, окружил охранителями — тебе его не нарушить.
— А, — сказала Сибилла, — так вот что ты думаешь обо мне! Мне плевать на наследование, Святой. Он умирает. Я должна увидеть его прежде, чем он умрёт. Прошу тебя. Я встану перед тобой на колени...
Раннульф услышал шорох её юбок и закрыл глаза, чтобы не видеть её унижения.
— Умоляю тебя, — сказала она, — проведи меня к нему.
Раннульф перекрестился: вовсе не её желание решило дело, а то, что он знал желание короля.
— Проведу, — сказал он.
— Спасибо, — сказала Сибилла. — Погоди, я схожу за плащом.
В комнате было темно, в нос ударила вонь травяных настоев и мочи.
— Бати! — с порога позвала Сибилла.
Она уже плакала. Она обещала самой себе, что будет держаться, что не покажет слабости, — но теперь слёзы текли по её лицу.
— Бати?
Она подошла к кровати, стоявшей на возвышении; забыв, что за
Он умер. Она опоздала. Сибилла уронила голову на грудь брата и разрыдалась.
Тамплиеры вышли. Грудь короля под её щекой всколыхнулась. Из недр изъеденной болезнью плоти голос доносился, словно со дна колодца:
— Били?
Брат повернул голову, руки его задёргались, пытаясь дотянуться до неё.
— Били, — прошептал он. — Ты пришла. Ты всё-таки пришла.
Сибилла, засмеявшись от облегчения, заключила его в объятия и окропила своими слезами.
Ближе к вечеру в комнату вошли двое тамплиеров — Раннульф и красивый рыжеволосый рыцарь, которого все непонятно почему звали Мыш. Брат уснул; Сибилла отвернулась от его постели, устремив взгляд на вошедших.
— Я хочу остаться до конца, — сказала она. — Но никто не должен знать, что я здесь.
Раннульф подошёл к изголовью королевского ложа. Рыцарь по прозвищу Мыш сказал:
— При тебе нет женщин, принцесса, это неподобающе.
— Наплевать, — сказала она. — Я хочу остаться.
— Пусть останется, — сказал Раннульф. Он затеплил светильник у изголовья. — Мыш, поди добудь ей что-нибудь поесть. Позови Медведя и Фелкса, пусть станут на страже у двери.
Рыжеволосый рыцарь вышел. Сибилла отошла к окну; снаружи, с карниза, доносилось воркование голубей. Садилось солнце, и небо было похоже на кровавый лоскут. Внизу, во внутреннем дворе, перекликались часовые. Подоконник под её рукой был ещё тёплым.
Ей стоило немалого труда приехать сюда. Её супруг считал вражду с королём мерой своего собственного величия. Узнай он, что она не в Беершебе, с малышкой и Алис, куда якобы отправилась, — быть беде. Ей пришлось солгать ему, чтобы избежать этой беды.
Он никогда не узнает правды. Она мастерица лгать.
Сибилла не жалела о затраченных усилиях. Она вернулась к брату.
Он лежал в измятых покрывалах и громко, хрипло дышал. Волосы его были острижены коротко, как у тамплиера. Лицо, покрытое распухшими, запёкшимися язвами, казалось неузнаваемо. Простыни пропитались потом.
— Он всё время такой? — спросила Сибилла, пытаясь расправить вышитые покрывала. — Помоги мне. Приподыми его.
Рыцарь послушно подошёл к ней, обхватил короля руками, приподнял и держал так, покуда она поправляла постель.
— Он всё хуже и хуже, — сказал он.
— Когда-то, — сказала Сибилла, — он был таким красивым мальчиком. Все говорили, что мне следовало бы родиться мальчишкой, а ему — девочкой, он был куда красивее меня. Волосы до плеч, завитые золотистые локоны, и глаза, как у отца. У отца был такой взгляд — точно пронзал насквозь.
— Я помню его, — сказал рыцарь.
Сибилла поправила подушки.
— Ну вот, — сказала она, — теперь можешь уложить его.
Стоя за спиной Раннульфа, она смотрела на брата, распростёршегося на постели. Наклонившись, она протянула руку, чтобы одёрнуть покрывало. Рыцарь хотел сделать то же самое, и их руки соприкоснулись.