Иго во благо
Шрифт:
Мы пришли в офис. Александр вылил из электрического чайника воду, наполнил свежей. За окном солнце подвело сказочный день к моменту, когда краски лета, осени и зимы проявились в наибольшей степени. Белизна снега остро подчёркивала зелень травы и золото листвы. Берёзки, что росли за окном, стояли в роскошных золотых шапках. Пора облетать, они в таком виде и листочка ещё не уронили. Кстати, не растеряют всю листву даже в декабре. Поодаль от здания тянулись к небу высокие тополя. И они красовались листвой, вдвойне удивительно – всё ещё зелёной. Аномальный год.
Александр разлил
– Знаете, – начал он, – почему решил рассказать о себе? Чужой опыт не учит, и всё же, вдруг моя история кого-то предупредит, заставит задуматься, обратит сердце к Богу. Грехов, конечно, более чем достаточно… А сколько чудес происходило. В нужный момент оказался в Бари у Николая Чудотворца. Много связано с Сергием Радонежским, Серафимом Саровским, блаженной Матроной. А разве не чудо многогрешной жизни: духовным отцом более тринадцати лет был иеромонах батюшка Савва, а духовной мамой по сей день – матушка Анна.
Александр подошёл к окну, приоткрыл его, в помещение ворвались весенние запахи – мокрого снега, талой воды.
– Интересный год, – произнёс, глядя в окно, – листва на деревьях будто и не собирается опадать.
Александр разлил чай и начал свою исповедь…
Глава вторая
Дед Андрей
Господь привёл меня в храм через жену. Марина первой обратилась к церкви, первой покрестилась. Но больше из моды, возникшей после отмены советской власти. Прилепляться к церкви начнёт лет через пять после крещения, мой смертный грех подвигнет.
Что интересно, ещё никто из нас не был крещён – ни она, ни я, ни сыновья (дочь родится позже), – но повелось на Пасху и Рождество всей семьёй ездить на ночную службу в Крестовоздвиженский собор… Праздник будет не праздник, если не сходим на всенощную.
Недавно со старшим сыном Колей (у него самого уже двое детей, восемь и пять лет) заговорили о Пасхе, он заулыбался:
– Ночь, темно, а мы со свечами. Весело, радостно, все поют… Мишка меня спрашивает: «Как это воскресе?»
Мишка – это Миша, младший мой сын.
В то время крестный ход три раза обходил храм. Сейчас почему-то всего один. Действительно, весело. Мальчишки, то в голову крестного хода забегут, то снова к нам вернутся, застоялись на службе, хочется подвигаться.
Сейчас даже не вспомню, почему у нас повелось на Пасху и Рождество в храм ходить. У моих родителей не было заведено, хотя жили недалеко от церкви. Бабуля по отцу, бабушка Августина – да. Они с дедом Андреем лютеране, но, перебравшись в Омск, начали ходить в Крестовоздвиженский собор. На моей памяти дед не составлял ей компанию, бабушка или с соседкой отправлялась в тот же Крестовоздвиженский собор или одна, дед уже не ходил.
В дошкольные годы, если родители куда-нибудь отправлялись надолго вечером, бабушка ночевала у нас. Жили рядом, двор на два дома, бабушка приходила с Библией, большой старой книгой с чёрными толстыми корочками, бережно в рушник завёрнутой. Куда-то задевалась после смерти бабушки, сколько ни искал, кто-то умыкнул. Сядет за стол, раскроет Библию. С младшей сестрой Таней мы погодки,
Когда спрашивали:
– Бабушка, что у тебя за книга, что за рассказы?
Она (за спиной были гонения на церковь в двадцатые, тридцатые, сороковые годы и в хрущёвские времена) отвечала уклончиво:
– Да сказки такие.
Рассказывала про сотворение мира, про Бога.
Я любопытным рос. Не помню, как вышел на тему лютеранства, к деду подкатил, мне лет двенадцать:
– А кто такой Лютер?
Дед подумал-подумал и говорит:
– Это как Ленин.
Советскую власть он страшно не любил. Было за что относиться без симпатий. Стоило выпить, ругал советы на чём свет стоит. Бабушка шикала на него, а нас старалась увести. Я – пионер, всем ребятам пример, активист, старшая сестра вообще председатель совета дружины. И вдруг от любимого деда звучат нападки на самый передовой социалистический строй. Досадно и возмутительно до глубины души слышать такое. Бабушка вытолкает нас за дверь:
– Не слушайте дурака старого, водка в нём дурит.
Я не сдавался, бросал с пионерским задором:
– Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке!
Дед был личностью. Всю жизнь прикидывался, что неграмотный, дескать, самоучкой освоил чтение, плюс расписываться умеет – всё. После смерти нашли документ, что окончил он земскую школу.
На Пасху бабушка всегда красила яйца, пекла куличи. Рождество праздновала и католическое и православное. Угощение внукам на то и другое готовила. Пусть и пионеры – принимали за милую душу. И радовались, что два Рождества, а ещё и Новый год посредине. Бабушкины сёстры жили в Казахстане. Одна, Галина, подалась в баптисты, вторая, Эльза, – в иеговисты. На религиозной почве Галина и Эльза не знались друг с другом. Бабушка неприязни к сёстрам не испытывала, ездила в гости к обеим. Меня с собой брала.
Помню землянку бабы Эльзы, просторная, большая. Было так удивительно – пол земляной.
Мама как-то отцу говорит, это начало девяностых:
– Видела сон, тётя Эльза жалостливо просит на могиле прибраться.
Отец её снам доверял безоговорочно. Всю жизнь шоферил, крутил баранку. Семейное предание гласит, по молодости, бывало, вернётся из командировки, из урмана, а мать ему: «Что это ты шуры-муры крутил с такой-то?» И описывает внешность «такой-то». Отец задохнётся от негодования, дескать, как ты посмела за мной следить? Потом дойдёт до него – никак не могла жена находиться в медвежьем углу одновременно с ним.
«Не сочиняй, – скажет, – что ни попадя».
На что мать твёрдо: «Мне сон приснился, видела твою кралю».
Так что отец находился под постоянным контролем. Когда услышал про тётю Эльзу, сказал:
– Надо ехать.
Прибыли в Казахстан, а на месте тётиной землянки храм православный. Вот так. Никого у тёти Эльзы не осталось. Было пять или шесть детей, все умерли один за другим. Переливание крови делать по законам иеговистов категорически возбраняется, а требовалось переливание.