Игорь-якорь
Шрифт:
Игорь схоронился в кювете. Где-то рядом трещал кузнечик. Потом вдруг застучал по сухому дереву дятел, отчего мальчик вздрогнул и вдавился в топкую землю. Он весь вымок, дрожал, ругал себя за эту дрожь, но ничего поделать с ней не мог. Успокаивал себя тем, что это не от страха, а от сырости. Переползая на место посуше, чуть обсох и даже пригрелся, отчего захотелось спать.
«Не буду спать! Нельзя спать!» — приказывал себе Игорь и… уснул. Сказались усталость дней подготовки, волнения этого дня на косе. Игорю приснилась плачущая мама. Она так рыдала, что у Игоря чуть сердце не разорвалось
«Бить таких надо. Расстреливать! — подумал про себя Игорь. — Растяпа, а не разведчик…»
Но тут же мысли его оборвались. Он услышал плач женщины. Она плакала так искренне и безудержно, как можно плакать только от большого горя. Вот почему и мама приснилась ему плачущей.
В первое мгновение Игорь рванулся было из кювета — подбежать к женщине, спросить, что случилось, помочь. К счастью, кто-то сидящий в нём будто схватил его за руку и властно вернул обратно в кювет: «Ты что?!» Да, ведь он разведчик, он должен проверять каждый свой поступок, движение, слово, жест…
Игорь снова стал слушать. Вот возник и второй голос. Видимо, пожилая женщина, старуха, успокаивала более молодую, убеждала не плакать. Они говорили, перемешивая русские слова с украинскими, говорили как близкие люди, связанные одной бедой, одним горем. Игорь слышал весь разговор, слово в слово. Речь шла о маленькой девочке, должно быть дочери молодой женщины. Сквозь слёзы и рыдания мать рассказала старухе, что сама отправила свою Галочку на смерть, поверив, что Кельтенборн свезёт её к зубному врачу. А узнала всю правду слишком поздно: Кельтенборн увёз девочку в своей машине в расположение штаба, куда и близко подойти нельзя.
— Погубила, погубила, своими руками отдала своё дитятко палачу! Ой, горечко мне! — Женщина рыдала, на мгновение умолкала — Игорю в это время становилось особенно страшно — и снова плакала…
Из разговора женщин мальчик понял, что адмирал живёт здесь, в доме Медвежатовых. Возвращается он на свою квартиру ровно в шесть часов вечера. Но мать Галочки не будет ждать возвращения Кельтенборна. Она сейчас побежит по следам его машины к зданию штаба, прорвётся туда — пусть даже стреляют в неё часовые, всё равно, — будет искать дочку, чтобы спасти её от смерти.
Игорь думал недолго. Быстро, по-лягушачьи он отполз от дома, потом, пригнувшись, бежал в высоком бурьяне. Хлысты сорняка больно били его по лицу, а он только жмурился и бежал, бежал, чтобы быть подальше от дома и дать нашим условный сигнал разноцветными ракетами…
Спустя некоторое время Игорь услышал лай собак и голоса эсэсовцев, которые напали на его след…
19. Допрос эсэсовцев
Теперь один из эсэсовцев держал торбу двумя руками, а другой осторожно опускал в неё руки и выбирал пригоршнями серо-рыжую соль. Одну пригоршню за другой.
Игоря в это время держали за руки.
Торба была уже наполовину пуста.
— Ну?! — спросил один из немцев. — А что есть на дне? Ответствуй!
— Соль, — сказал Игорь, — зальц.
— Пошему такой есть тяжкий? А?
— Вы хотите сказать — тяжёлая соль? Так я вас понял?
Игорь в эти минуты был благовоспитанным и вежливым мальчиком. Это чувствовалось и во взгляде, и в голосе, и во всей его фигуре — покорно-послушной.
— Это есть прафильно, — подтвердил эсэсовец, — Пошему золь такой тяжёлый?
— Слежалась, — сказал Игорь. — Поверху рыхлая, а на дне слежалась, окаменела. Потому и тяжёлая.
Немец взял торбу за дно и хотел её опрокинуть, чтобы высыпать остаток содержимого. Но вдруг бросил торбу на землю, вытянулся, застыв, как бы окаменев. Так же вытянул руки по швам, повернувшись в сторону шоссе и застыв, его товарищ, второй эсэсовец.
Третий фашист не выпустил рук мальчика, а только повернул голову в сторону шоссе.
По дороге прошуршал шинами «мерседес-бенц». Игорь успел заметить: рядом с шофёром, так же как утром, сидел адмирал. Заднее сиденье было пусто. Промчался автомобиль, и гитлеровец, который держал мальчика, сказал:
— Митаг.
— Да, — подтвердил по-немецки тот, что опорожнял торбу, — его час обеда. Молено сверить часы. Без десяти шесть.
Затем он поднял с земли торбу и начал её выворачивать наизнанку.
А Игорь подумал:
«Митаг» — значит «обед». Успеют ли наши к обеду Кельтенборна?»
В это время издалека еле слышно донёсся лай собак. Немцы не обратили на это внимания, а у Игоря мелькнула мысль: «Наверно, новая группа ищет ракетчика. Ведь эти ползали по земле, искали следы и, должно быть, ракеты не видели. Хотя кто их знает, что видели эти, что видели те. Ясно только, что с новыми дело пойдёт хуже».
Он не успел додумать — эсэсовец вывернул торбу и сказал по-немецки:
— Мальчишка не соврал. Здесь только окаменевший кусок соли. Что будем с ним делать?
Игорь напряжённо прислушивался, стараясь услышать и понять всё, о чём говорили враги.
— Нет, — сказал эсэсовец, который, видимо, был старшим, — отпускать мальчишку нельзя. — И грозно прикрикнул на Игоря: — Ответствуй всё! От нас нишего нельзя сокрывать. Где зпряталь?
— Что? — простодушно спросил Игорь.
— Не золь, конешно. То, што есть принести, штобы вредить. Ты есть партизан? Ответствуй!
— Нет, — твёрдо сказал Игорь, — я не партизан. Я пришёл за солью. У нас нет ни щепотки соли.
— Ты с той сторона? — Эсэсовец показал рукой за лиман и залив, где был город.
Игорь понял, что врать бессмысленно, и утвердительно мотнул головой.
Теперь его допрашивали: кто подослал, зачем, с каким заданием? А Игорь отвечал медленно и простодушно, путая, чтобы тянуть время. У него не было часов, но он старался без них определить бег времени и про себя отсчитывал минуты: «Не ошибиться бы. Рассчитать точно десять минут. И наши бы не ошиблись: сбросили бомбу точно в то время, которое я сообщил ракетами. А после взрыва я как-нибудь убегу».