Игра с джокером
Шрифт:
– Я бы их всех расстреляла!..
– говорит Настасья.
– Но хватит о них, с души воротит их имена склонять - будто язык пачкаешь. Ты мне скажи, как там с похоронами Феликса дело обстоит? Ведь ты всей подготовкой занимаешься?
– Я, - киваю.
– Там проблема возникла, в связи с паспортом потерянным. Тебя милиция об этом ещё не спрашивала?
– Нет. А что, это так важно?
– Вроде, да. Без него свидетельство о смерти не оформишь, а без свидетельства о смерти хоронить нельзя... Сейчас решают, как быть. Вроде, милиция готова какую-то справку выдать, что паспорт не найден, и тогда все уладится. Но неплохо было
Настасья головой качает.
– Паспорт недели две назад пропал, может, чуть поболее. Из-за пропажи паспорта Феликс и доверенность на меня оформил, чтобы я пенсию получала.
– Как это? Выходит, когда он доверенность оформлял, паспорта уже не было?
– Ну да. Смотри, какая тут история получается. Сейчас в сберкассах, когда пенсию выдают, вместе со сберкнижкой паспорт требуют. Значит, пенсию ему могли и не дать. А если доверенность предъявляешь, то требуют паспорт того, на чье имя доверенность! А мой-то паспорт цел! Вот Феликс и говорит: "Я на тебя доверенность оформлю в нашей жилконторе, если за неделю паспорта не отыщем. Все свои паспортные данные я наизусть помню, поэтому в доверенность их впишу как положено. А меня в жилконторе все знают, поэтому заверят доверенность, не потребовав паспорт предъявить." Он сначала хотел сразу в милицию идти с заявлением о пропаже, человек он ведь аккуратный и закону послушный, но испугался, что, пока суть да дело, пенсия так и будет лежать в сберкассе. У нас с деньгами вышло туговато, а тут почти семьсот рублей, шутка ли! В общем, решил он, оформит он на меня доверенность, прибегнув вот к такой хитрости, а как я пятого февраля пенсию получу - он сразу заявление в милицию подаст. За месяц, до пятого марта, уж точно разберутся и новый паспорт выпишут. Как раз в тот день... когда все произошло... он с утра в жилконтору пошел, оттуда прямо на рынок хотел двинуться, где, говорил, с тобой встреча назначена, а вечером, говорит, доверенность тебе вручу. Может, и не понадобится - до пенсии ещё больше недели, так что авось паспорт отыщется. Но, если что, мы подстрахованы будем. Вот так... Доверенность была при нем?
– Была, - отвечаю, - в кармане пиджака нашли... Слушай, а никаких идей у него не возникало, где он мог паспорт потерять... или где его украсть могли?
– По-твоему, паспорт украли?
– она встревожилась.
– Его, что, для каких-то темных дел использовали?
– Да нет, - отвечаю. Не надо, думаю, ей всего знать.
– Просто когда удается доказать, что паспорт украден, а не потерян, то новый оформляют быстрее... и штраф за утерю паспорта не берут. Впрочем, сейчас это уже все равно.
– Вот именно, - соглашается она.
– А насчет того, где он мог пропасть... Мы и так, и этак голову ломали - все равно сообразить не могли. Хорошо бы, конечно, хоть сейчас нашелся, чтобы лишних сложностей не было.
– Хорошо бы, - говорю.
– Но в любом случае не волнуйся, все сложности мы утрясем. Скажи лучше, что тебе надобно?
– Да так, по мелочи. Мыло, зубную щетку... Я ждала, что ты придешь, и списочек тебе составила. Вот. Что найдешь, то и ладно.
Взял я у неё списочек, попрощался.
– К вечеру, - говорю, - все занесу.
И пошел Валентину проведать.
Валентину сумели устроить в небольшую палату на двоих, с пожилой соседкой, тихой и покладистой. Она лежит, руки поверх одеяла, такая бледная и тихая сама, что сердцу больно.
– Здорово, Валентина!
– говорю.
–
– Да нет, спасибо, дядя Миша, - лепечет она.
– Ничего мне не надо. Тут и уход, и все есть.
– А по мелочи? Вон, твоей матери и зубная щетка нужна, и расческа, и ещё всякое...
– Ну, можно, - равнодушно говорит она.
– Только вряд ли у меня силы будут зубы чистить и причесываться.
– Это ты нехорошо мыслишь, - говорю.
– Чем больше раскисаешь, тем трудней выкарабкиваться потом. Надо себя преодолевать. Вперед, в жизнь, глядеть, понимаешь?
– А с нами, - спрашивает, - хорошо поступили? И куда мне вперед глядеть?
Я только головой покачал. Когда у человека такое настроение возникает, то это совсем плохо.
– Это мне, - говорю, - может, некуда вперед глядеть, потому как жизнь прожита, и разве что глаза курносой увидишь. А у тебя перед глазами должна быть даль безбрежная, в которой все дурное тонет и исчезает.
Она чуть улыбнулась - и, по-моему, сама своей улыбки испугалась.
– Не знаю, - говорит.
– Может, потом... Знаешь, дядя Миша, у меня такое чувство, будто это я во всем виновата.
– В чем же это ты виновата?
– изумился я.
– В том, что с нами произошло.
– Брось!
– говорю. По-моему, я даже рассердился малость.
– Откуда твоей вине взяться?
– Не знаю, - говорит.
– Вот и не забивай себе голову глупостями! От них только медленней раны затягиваются.
– Постараюсь, - говорит.
– Но ты представить себе не можешь, как это бывает...
– Ты уж не суди, доченька, - возражаю я ей, - чего я могу, а чего не могу. Я многого всякого на своем веку повидал, так что кое в чем разбираюсь. И я тебе не позволю всякой дурью голову себе отравлять!
Она задумалась, потом глаза у неё стали такие пустые, как бывает, когда человек вдруг вспоминать начинает и все вокруг перестает видеть и слышать, и словно в глазах не окружающая обстановка отражается, а то, что было - кажется, сам сейчас разглядишь!
– и лицо её исказилось, перекорежилось, и судорога по её телу прошла, вроде озноба. Я треплю её руку и говорю растерянно:
– Да ты что... Ты что... Не надо так... Ты прости старого дурака, если что не то сказанул... Я ж от лучших чувств... Я выбраться хочу помочь тебе из этого мрака...
Она расплакалась, в мою руку цепляется.
– Ничего, - говорит, - дядя Миша, это не из-за тебя, это так... Это пройдет... Пройдет...
Ну, посидел я с ней, по головке погладил, отплакалась она, я собрался и ухожу.
– Смотри у меня, - говорю, - если не вечером, так завтра утром зайду, чтобы ты к этому времени из куклы в живого человека превратилась!
Может, и не то опять сказанул, но уж что на ум лезло. С нами, стариками, бывает так - иногда и хочется утешить, а все наперекосяк получается, потому что верные слова никак не подберешь.
В общем, вышел я от нее, пошел из больницы, только по пути ещё к врачу завернул.
– Что-то, - говорю, - Валентина совсем плоха. Она не того... не свихнется на этом деле? А то надо бы её в специальную нервную клинику или санаторий... Вы уж скажите, если так, я тогда хлопотать начну.
– Стресс у нее, конечно, тяжелейший, - говорит врач.
– Но она уже получше, чем была, так что, будем надеяться, без нервной клиники обойдется. Молодость, знаете, свое возьмет.