Игра в расшибного
Шрифт:
Людмила хорошо помнила, как уже затемно в зал вошёл востроглазый паренёк в распахнутом пальто и сбившейся на затылок ушанке. Валенки его были выпачканы разными красками, а в оцарапанных руках он держал бумажный пакет.
— Смотрите, дети, — вышла ему навстречу завуч. — Наконец-то к нам пожаловал сам Костя Карякин. Наверное, стыдно стало?
Мальчик положил на пол и развернул пакет. Все увидели кучу сверкающих стеклянных игрушек: шаров, колокольчиков, снегурочек, дедов морозов и ещё чего-то заманчиво привлекательного. Стеклянные ёлочные игрушки были большой редкостью.
— Они
— Их нужно молоточком поколоть и осторожно кусочками наклеить на ватные шары, — с достоинством отвечал Костя. — Будут на свету крутиться и сверкать не хуже стеклянных.
— Правильно! Молодец, Котька! — закричали со всех сторон.
— И твой класс выйдет победителем? — насупилась завуч.
— Я наколю и поделю между всеми поровну, — тоже сердито сказал Костя. — Только клеить надо очень осторожно, края у них острее бритвы. — И в доказательство слов выставил напоказ порезанные в кровь пальцы.
Блескучие игрушки сделали все классы. От них елка засверкала, будто схваченная крепким морозцем. Котька стал героем дня.
Людмила, как и многие школяры, знала, что стеклянные игрушки делала артель лилипутов в мастерской на углу улиц Рабочей и Вольской. Там за версту всегда резко пахло ацетоном, скипидаром, красками и лаками. Производство было примитивным, и огромный деревянный контейнер во дворе мастерской каждый день заполнялся браком. На колотые или неправильно отлитые игрушки покушались многие, но бдительные лилипуты охраняли своё вторичное сырьё.
Умный Вовка Мельников предложил иной способ экспроприации. Он заметил, что каждый вечер из ворот мастерской выкатывал старенький «Газончик», в кузове которого под дырявым брезентом и пряталось то самое вторичное сырьё. Умыкнуть его оставалось делом техники.
О ту пору местные сорви-головы предпочитали кататься на коньках не на льду стадионов под присмотром тренеров, а на обледенелых дорогах, цепляясь проволочным крюком за борта тихоходных грузовиков. Водители видели в боковые зеркала мальчишек, грозили им из кабинки кулаками, жаловались в школы и милицию, но опасная забава упорно держалась до первых оттепелей.
Конечно же, шустрая компания из Пролетарского переулка не могла остаться в стороне от рискованной затеи. Всего-то и дел было: кому-то одному перекинуть через плечо сумку из-под противогаза, догнать машину, повиснуть на заднем борту, а потом перемахнуть в кузов. Остальные в это время едут на одном крючке «колбасой» и отвлекают внимание шофёра. Операция привычная: таким способом много зим кряду воровали колоб с машин маслобойки. Кому ж ещё, как не Котьке, было лезть за стекляшками.
Много позже Людмила заметит, что могли отличиться многие, но впереди других неизменно оказывался Костя. И пусть завистливые языки намекали на её неравнодушие к парню, Лагутина словно нюхом чуяла свою правоту.
Когда «прописалась» шустрая, бойкая на язык девчушка в Пролетарском закутке никто не помнил. У всех было ощущение, что Лагутинская дочка выросла тут вместе со всей дворовой ребятнёй. Вместе ходили в школу,
Котьке по душе была компанейская, хотя и норовистая, наперсница. Но большего чувства к малявке он не испытывал, не позволяла гордость за своё старшинство. Милка, напротив, как кусок сырого теста прилепилась к мальчишке. И вскоре все знали: где Карякин, там нужно искать и Лагутину. Правда, когда однажды Милка попыталась всучить Котьке свой школьный портфель — наверное, тоже где-то видела в кино, — Карякин так звезданул её своим, набитым всякими железяками, что киношница очухалась не сразу. Такое уж в жизни прокручивалось иное кино.
Когда на крыше Корякинского сарая взгромоздилась голубятня, Милка первой взобралась на верхотуру. В их родном бараке жило много голубятников, но девчонке никогда не было до них никакого дела. Но тут случай особый: сам Костя позвал её за собой. Наверное, от того, что глаза девчонки горели нетерпением больше, чем у других. И, преодолевая страх, вприщурку Людмила полезла наверх по шаткой лестнице.
Много лет спустя, в отсутствие Кости, она одна из всего двора будет ухаживать за голубями. На сетования Кузьмича неизменно отвечала:
— Вернётся со службы парень, что мы ему предъявим?
— Так-то оно так, — крутил на голове кепку Фролов. — Ан, вдруг узнает, кто птицу сберёг, да всем башки и поотвернёт?
— Плохо вы его, Иван Кузьмич, знаете, — не соглашалась Людмила. — Константин — человек правильный. Он всё поймёт.
А самой думалось: «Поймёт ли?». И боялась ответа. Помнила, как исподволь, тоненькой-тоненькой нитью стягивались воедино их судьбы. Вроде бы и намёка на любовь вначале не было.
Однажды на танцах в парке культуры Карякин отозвал Людмилу в сторонку. Лагутина замерла в ожидании, но Костя как-то уж очень буднично предупредил девушку:
— В воздухе пахнет заварушкой, ты бы с подружками свалила куда подальше.
— Это ещё почему?
— Вокруг вас много шума. — Костя придирчиво оглядел Милку, которая впервые нарядилась в шелковую кремовую кофточку и шестиклинную юбку «Татьянку». — Ребята из вашего техникума тусуются?
Людмила только что сдала экзамены в железнодорожный техникум и переехала в общежитие рядом с парком. Родители ещё весной подались на освоение целины в Северный Казахстан, где первопроходцам обещали жильё. Уговорили поехать с ними и дочерей, кроме старшей, осевшей до лучших времён с мужем и сынишкой в гнилом бараке, да младшей, которая твёрдо решила устраивать жизнь по— своему. Сегодня Лагутина впервые ощущала себя чуточку взрослой и потому хорохорилась. Только губы подкрасить не решилась, а теперь, вертясь перед Котькой, раскаивалась.