Игра в смерть
Шрифт:
— Это правда, — возразил я. — Ничего особенного не произошло. Я отправился на поиски. Мы поговорили, съели приготовленных на костре кроликов. Было уже поздно, и нам пришлось заночевать в старой шахте. Утром мы выбрались наружу.
Полицейский воздел глаза к потолку, повернулся к моим родителям и с досадой покачал головой.
— Можно вызвать доктора, провести обследование, — заметил он.
Все повернулись ко мне.
— Без толку, — ответил я. — Нечего обследовать.
Затем я показал им ранку на подушечке большого пальца.
— Только это, — пояснил я. — Эскью сделал надрез топором. Мы с ним стали братьями
Мужчина-полицейский опять покачал головой.
— Дети, а? — восхитился он и зачиркал в записной книжке. — Ты хоть представляешь, какие трудности всем создал? Мы тут не в игрушки играем, понимаешь?
Потом оба ушли. Задержались в дверях пошептаться с моими родителями. «Тут мы бессильны, — услышал я. — Постараемся быть начеку. Уже провели беседу с младшим Эскью, но он не выдал ничего, за что можно зацепиться… Ох уж эти окаянные Эскью… У полиции давние счеты с их семейством… Глаз не спустим».
Мама с отцом вернулись на кухню. Мы посидели все вместе, и они пожирали меня глазами — так, словно взгляды могли удержать меня на месте, не дать потеряться. Вместе мы и заплакали, и обнялись, и сказали: нет, такое никогда больше не должно повториться. Потом речь зашла о возвращении дедушки домой, и мы начали к нему готовиться.
Мы прибрались в комнате по соседству с моей. Мы застелили кровать и отогнули краешек одеяла. Мы протерли свадебную фотографию и до блеска надраили шахтерский фонарь. Мы развесили блестящую мишуру и елочные игрушки на его окне. Мы отыскали подходящую рождественскую открытку: дети, играющие на льду замерзшей реки. На обороте мы с любовью вывели: «Добро пожаловать домой!» — и подписались, все трое.
ДВА
Мы попали в газеты. Какой-то репортер даже явился поговорить со мной, но отец не впустил его в дом. Та же судьба ждала и фотографа. Так или иначе, Элли все равно отправила в редакцию свой снимок в костюме «ледяной девочки». К нему она приложила письмо, в котором называла себя спасительницей и намекала на ждущую своего рассказчика историю, полную опасностей, подвигов и колдовских чар. Когда в понедельник вышел свежий номер, там обнаружились всего пара строчек о нас с Эскью, а об участии Элли даже не было упомянуто.
Под заголовком протянулась надпись: «Когда же эти смертельные ловушки будут наконец замурованы навсегда?», а рядом расположилась фотография аккуратно заложенного кирпичом прохода в скале. Далее следовала длинная статья об опасностях, которые таят в себе старые шахты, и призыв к началу кампании проверок, все ли они засыпаны и надежно ли запечатаны.
— Всегда у них так, — вздохнула Элли. — Отличная история, почти сенсация — а они в упор ее не видят!
В канун Рождества ее снимок все же был напечатан на развороте с обзором местных новостей: Мисс Элисон Киган, 13 лет. Маленькая звездочка рождественской постановки школы Св. Фомы.
Элли примчалась к нашему крыльцу, размахивая
— Ты это видал? — задыхалась она. Проскочив мимо меня, она вбежала в кухню и развернула газету на столе. — Они даже не могли без ошибки написать мою распроклятую фамилию! Мне хочется рвать на себе волосы! Ни словечка о сюжете или хотя бы о роли, которую я сыграла! «Маленькая звездочка»! За кого они меня принимают? За Ширли, мать ее, Темпл [4] ? Боже, Кит!
4
Ширли Темпл (1928–2014) — американская актриса, получившая кинопремию «Оскар» в возрасте 6 лет.
— Элисон!
То была моя мама, вставшая на пороге. Элли ахнула и прикусила губу.
— Извините, миссис Уотсон, — сказала она.
Мама кивнула:
— Извиняю.
— Как вам это? Газету видели? — негодовала Элли. — Они даже мою фамилию…
— Какой знакомый голос! — крикнул из гостиной дед.
Заглянув туда, Элли увидела его в кресле, с пледом на коленях.
— Мистер Уотсон! — крикнула она.
— Точно, — кивнул дед. — Он самый. А ты — та славная девчушка, маленькая озорница, не так ли?
— Да! Да, это я!
— Что ж, тогда двигай сюда, выпей со стариком чашечку чая. Да прекрати выносить мозги этому парнишке и его матери!
Три
Дед прибыл как раз этим утром, в самый канун Рождества. Отец доставил его домой на машине. Одетый в свой лучший костюм из старого гардероба и с пледом, наброшенным на плечи, старик нетвердой поступью прошел в заснеженный сад — и встал там, тяжело опираясь на трость. Его тело мелко дрожало, глаза слезились. Дыхание легкими облачками повисало в воздухе. Постояв, он оглянулся и долгим взглядом уставился на пустырь за приоткрытой калиткой.
Подойдя к деду, я бережно взял его под локоть.
— Вот и ты, Кит, — сказал он. — Так хорошо снова оказаться дома…
Дед постоял еще немного, опершись на мою руку, и мы вместе глядели через пустырь на реку, где солнце блестело на льду и плясало в струях, где дрожал чистый воздух, а по берегам играли тощие дети — выходцы из заброшенных, заваленных шахт.
Я даже не услышал — ощутил его вздох.
— Какое все-таки волшебное место, этот мир, — прошептал дед. — Не забывай об этом.
Я улыбнулся и помог ему войти. Старик совсем ослаб и весь как-то усох: пиджак свободно болтался на его хрупких плечах. Он уселся перед телевизором, по которому вовсю крутили праздничные концерты, пил чай и ковырял ложечкой рождественский пудинг. Когда началась трансляция праздничной службы, дед принялся подпевать — хрупким, дрожащим голосом:
Зима была холодной, и ветер злой стонал, Земля совсем промерзла, и реки лед сковал, И все покрыто снегом, и снег валит стеной, Давным-давно то было холодною зимой…