Игра в смерть
Шрифт:
— Да.
— Зачем тогда пришел?
Я лишь пожал плечами. Ответить было нечего.
— Даже не знаю, — выдавил я наконец. — Есть в тебе что-то… Не знаю.
— В нас обоих, Кит, — поправил Эскью. — Пещерный человек и даровитый паинька. Джон Эскью и Кит Уотсон, не разлей вода.
Разжав пальцы, он уронил нож в грязь.
— Забудь про игры, — сказал Эскью. — Я собирался забрать тебя к себе, Кристофер Уотсон. Хотел заставить исчезнуть, а затем сделать это самому. Хотел, чтобы мы оба исчезли из мира: обратились в ничто, присоединились к тем детям, что пропали в старой шахте.
Эскью вытер ладони о свою обнаженную грудь, смазав и исказив нарисованные на ней лица. Запустил пальцы в пепел на краю кострища и провел длинные черные полосы на своих щеках.
— Тут, внизу… — продолжал он. — Тут не бывает ни ночи, ни дня. Ты словно в полусне, полуживой и полумертвый. Под толщей земли, вместе с костями и призраками. В темноте, которая простирается в прошлое на миллион миллионов лет…
Новая порция веток упала в костер. Полетели искры, взметнулось пламя, клубы дыма повалили в соседние туннели. Демоны насмешливо осклабились на меня со сте н.
Я потер глаза, и Эскью ухмыльнулся.
— Вот и молодец, — пробормотал он. — Держи глаза ясными. Не теряй бдительности, Кит.
Протянул мне окурок:
— Ну-ка, затянись.
Я вдохнул табачный дым, и голова сразу пошла кругом. Эскью рассмеялся. Пепельные разводы на его лице, картинки на его блестящей от пота груди колыхались в отсветах костра. На шее качалось ожерелье. Взмахнув топором, Эскью вогнал его в землю.
— Расскажи какую-нибудь историю, Кит, — попросил он.
— Чего?
«Чего-чего?» Ха, ха, ха… Ну, тогда я расскажу сам…
И он опять воткнул лезвие топора в землю у своих ног.
Жил да был один мальчик, — тихо начал Эскью, с вечно пьяным папашей. Лицо его отца было черным от ярости и красным от выпивки. Всю свою злость он вымещал на сыне. Обзывал тупым придурком и бил все сильнее год от года, по мере того как мальчик подрастал. Порой он так его лупил, что все тело под одеждой делалось черным от синяков, а голова звенела от боли. И, колотя, приговаривал, что мальчику лучше бы сдохнуть вовсе и что тот совершил большую ошибку, явившись на свет. Порой он так лупил сына, что не оставалось уже ничего — только тишина, пустота, небытие. Мальчик переставал существовать. Но потом он опять приходил в себя, и все начиналось заново.
Усмехнувшись, он снова вогнал топор в землю.
— Эскью… — прошептал я.
Тот подкинул пламени еще пару веток.
— А ты смотри хорошенько, Кит, — бросил он. — И слушай в оба. Слышишь, как шепчут и смеются тощие детишки? То-то и оно, Кит.
В разводах пепла на лице Эскью блестели дорожки от слез.
— Он ходил по пустырю и звал тебя, — сказал я. — Я своими глазами видел, как он плачет.
— Это его мне нужно убить, Кит. Не тебя. Я и Джакс, мы вдвоем с ним покончим.
— Эскью, ты…
Он бросил в огонь еще ветку. Закачался взад-вперед и из стороны в сторону. Снова обрушил в землю лезвие топора…
Мимо нас, переливаясь в дыму отсветами костра, промелькнул кто-то маленький и почти невидимый.
— Светлячок! — ахнул я.
Он пробежал мимо вторично. Постоял немного на самом краю освещенного костром круга, окинул нас беглым взглядом и вновь убежал в темноту.
— Да, это он, — подтвердил Эскью. — Малыш Светлячок ничуть не изменился. Такой же, как и всегда. Но послушай, Кит: тут, внизу, я встречал призраков из самых глубин тьмы. Я видел Джонов Эскью, Китов Уотсонов и малышей Светлячков, которым по тысяче тысяч лет. Они являются, потому что я их вижу и возвращаю их обратно. Ай-е-е-е-е-е! Ай-е-е-е-е-е!
Он бил себя в грудь. Наносил на кожу все новые полосы пеплом. Запрокинув голову, он ревел раненым зверем:
— Ай-е-е-е-е-е! Ай-е-е-е-е-е!
Задохнувшись, Эскью низко свесил голову к пламени:
— Помоги мне, Кит…
— Чего?
— «Чего-чего?» Помоги, говорю. Помоги мне вернуть их. Помоги им появиться. Ха-ах! Ха-ах!
Он кидал в огонь все новые ветки. Жадно затягивался сигаретой. Втыкал свой топор в землю, снова и снова. Вглядывался в темные зевы туннелей.
— Смотри хорошенько, Кит, — шептал он. — Напряги глаза, прищурься. Смотри, они уже совсем близко.
Конечно, я смотрел, но там никого не было.
— А я видел, — шептал он. — Я правда их видел… Ха-ах! Ха-ах!
Забеспокоившись, я протянул к нему руку, тронул за плечо.
— Эскью, ты чего? — окликнул я. — Эскью…
— Ха-ах! — хрипел он. — Ха-ах!
Эскью ссутулился, снова натянул свою рубаху, плотно в нее запахнулся. Его била дрожь. Он сидел, сгорбившись, и трясся — у горящего костра! Я подложил в огонь еще несколько веток боярышника, подобрал из кучи пару одеял: одним укутал Эскью, а вторым накрылся сам. Зачерпнул ладонью воды из ведерка с талым снегом, выпил ее. Перевернул кроликов на вертелах. Мною владели мысли о ночном мраке за порогом шахты, о первых признаках тревоги в глазах моей мамы. Я тер собственные глаза, то и дело оглядываясь на испуганных детей, которые наблюдали за нами из темноты. Светлячок был из них самый яркий.
— Я написал для тебя рассказ, Эскью, — сказал я. — Собирался вручить, но ты уже куда-то пропал.
Он молчал. Пил тающий снег из сложенных ладоней. Закурил новую сигарету. Я опять коснулся его плеча.
— Ты прав, — сказал я. — Мы с тобой как родные братья. Не разлей вода.
— Ты мне друг? — шепотом спросил он.
— Да, Джон. Я твой друг.
Тридцать один
Снаружи кролики запеклись до черноты, внутри остались сырыми. Мы жевали их молча, чавкая и пуская слюни: губы мокрые от жира и крови. Джакс устроился между нами, грыз брошенные косточки.
— Частичка добра есть в каждом, — заметил я.
Эскью сплюнул в огонь.
— В каждом, — повторил я. — Нужно лишь отыскать ее, вынести к свету.
— Я грезил об этом долгие годы, — возразил он. — Воображал себе разные способы. Думал о камнях, ножах, ядах. Думал, как мы будем стоять над его мертвым телом. Какое это будет счастье.
Хмыкнув, я помотал головой:
— Это глупо, дружище.
В обращенных ко мне глазах Эскью мне привиделась бездонная тьма.
— Осторожно, Кит… — предупредил он шепотом.