Игра в смерть

Алмонд Дэвид

— Да, Элли.

— Ха! Я была неподражаема! А сегодня буду даже неподражаемей прежнего! Так ведь, мистер Уотсон?

— Так, Элли. Будешь.

— Боже, Кит! Как я это обожаю! Просто-напросто обожаю!

Я смотрел, как она кружится с раскинутыми в стороны руками, как приплясывает на ходу. Пора бы нам двигаться дальше. Я направился к школе, и Элли, подбежав, схватила меня за руку.

— Знаешь, а я ведь добьюсь своего, — сказала она. — Когда-нибудь я точно стану актрисой, и ты увидишь меня в телевизоре. И скажешь: «Это же Элли Кинан, моя школьная подоужка!»

Я кивнул.

— И напишу пьесу специально для тебя, — сказал я.

Глаза Элли округлились.

— Точно! — сказала

она. — А о чем будет пьеса?

— Не знаю даже. Про Стонигейт.

— Стонигейт? Ты что, издеваешься?

— Да, про Стонигейт. Назову ее «Игра под названием „Смерть“». Действие начнется в логове Эскью. Скажем, в разгар зимы. Он будет лохматым дикарем с трагической судьбой, ты — сияющей живительной силой, а я — обычным парнем, что застрял между вами и ничего не может понять. Ты сотворишь какое-нибудь заклинание, победишь смерть и выведешь всех нас наружу, к свету. Вроде того.

— Боже, Кит! — Элли даже в ладоши захлопала. — И тогда мы оба станем знамениты!

Она снова кружилась, вытанцовывая по снегу.

— Прошлой ночью Эскью вернулся, — сказал я.

— А?..

— Поздно ночью. После премьеры. Я вышел из дому и встретился с ним у реки.

— Боже, Кит…

— Если только мне это не приснилось. Если это не было игрой моего воображения.

— Значит, он до сих пор жив? — спросила Элли.

Я покачал головой:

— Я и не думал, что Эскью мог умереть. Не верил всем этим глупым россказням. Что могло с ним случиться? Он большой и сильный, в конце концов.

Сделав шаг, я поймал Элли за руку.

— Больше никто не знает, — сказал я. — Пусть так и останется.

— А какое тебе дело, знают люди о его возвращении или нет?

— Эскью не так прост, каким может показаться, — возразил я.

Она замотала головой:

— Пещерный человек! Жлоб неотесанный, вот он кто.

— Думаю, ему просто нужны друзья, Элли.

Какое-то время она молча вглядывалась в мое лицо, потом пожала плечами:

— И откуда он их возьмет, друзей? Шансы невелики. В любом случае моя голова полна совсем других мыслей… — Она вновь замерла в театральной позе, с упертыми в бока руками. — Перед тобой знаменитая Элисон Кинан, тринадцатилетняя актриса, сияющая живительной силой.

Мы двинулись дальше. Школа уже виднелась впереди.

— Ты придешь на сегодняшний спектакль? — спросила Элли.

Я молча развел руками.

— Придешь ведь, Кит? Приходи! Когда ты в зале, я чувствую себя увереннее.

— Хорошо, — сказал я.

Но глядел при этом в сторону: в моей голове уже начали складываться другие планы на вечер.

Двадцать восемь

Совершенно бестолковый день. Учителя сбиты с толку, а ученики как с цепи сорвались. Мы срывали со стен рождественские украшения и носились с ними по коридорам. Раздирали в клочья старые конспекты и набивали исписанными листками черные мусорные мешки. Девчонки украшали волосы праздничной мишурой, водили хороводы, распевали рождественские гимны, хихикали и танцевали кто во что горазд. Игры на школьном дворе — даже безумнее прежних: стадо бесенят катило по льду, сбившись в кучу малу, с криками и руганью валясь на спины, размахивая руками-ногами и пронзительно вопя. Дети даже не снежки бросали — они осыпали друг дружку целыми охапками снега. Над ними висело тусклое, неприветливое солнце, которое сегодня следовало самым коротким своим маршрутом. В холле перед залом, в самом сердце школьного здания, актеры «Снежной королевы» затеяли еще одну

репетицию, готовясь отметить зимнее солнцестояние самым ярким и запоминающимся представлением из всех. Я же бродил по кабинетам и коридорам, словно неприкаянный призрак. Молча. Присоединиться к общему веселью я был не в состоянии. Голова еле соображала. Хотелось сбежать, скрыться куда подальше от этого гвалта. Я знал: что-то преследовало меня, наблюдало, выжидало перед роковым броском. Это «что-то» задумало наброситься исподтишка и утащить меня прочь.

Во время обеденного перерыва я снова увиделся с Элли: на лице — серебряный грим, на языке — только пьеса. Сегодняшнее зрелище будет блестящим, на сцене ей не будет равных.

— Ты придешь? — спросила она опять. — Придешь, Кит, так ведь?

Я прикрыл глаза, пожал плечами. Уронил единственное слово: «Да».

— Ты просто обязан, Кит, — настаивала Элли. — Мне непременно нужно, чтобы ты был в зале. Даже не представляешь, насколько мой успех зависит от тебя.

Я глядел мимо — за окна, тянувшиеся вдоль коридора. Позади дикой суматохи школьного двора, за воротами я увидел мать Эскью с ребенком на руках. Она вглядывалась в исступленные детские лица, выискивая сына.

— Ну что, Кит? Придешь? — спросила Элли.

Она схватила меня за руку. Пришлось отпрянуть.

— Ох, Элли… — простонал я. — Ну почему ты всегда только о себе и думаешь? Больше и поговорить не о чем? Черт, отчего же ты так зациклена на своей драгоценной, блистательной персоне?

И я убежал от нее, скрылся в паутине школьных коридоров.

Он ждал меня в темноте — на месте пересечения двух лишенных окон коридоров. Освещавшие этот перекресток электрические гирлянды лежали теперь спутанные на полу, в куче сухих хвоинок под изрядно поредевшей елкой.

— Уотсон! — прошипел он. — Кристофер Уотсон…

Он стоял, отчасти скрытый еловыми ветками. Тусклые волосы, бледное лицо, равнодушный голос. Бобби Карр.

— Кит Уотсон… — прошипел он опять.

Я не отвечал. Остановился и молча смотрел на него.

— Да, ты, — кивнул он. — Кит Уотсон.

С улицы до нас доносились радостные вопли, из холла — диковатые напевы скрипок и дудочек. Они словно одолевали многие мили, пробивались сквозь толшу времени.

— Ты ему нужен.

— Чего?

— «Чего-чего?» Ты ему нужен. Эскью прислал меня за тобой.

Я был не в состоянии ни говорить, ни думать.

— Немедленно, — сказал Бобби, выходя из своего убежища за елкой. — Прямо сейчас.

Он стоял рядом, тощий и бледный.

— Эскью сказал, что ты придешь, Кит. Знал, что придешь.

Я бросил взгляд назад — туда, откуда пришел. Свора первоклашек, увешанных мишурой и елочными шариками, теснилась у выхода, рвалась на свет.

— Иди за мной, — прошептал Бобби.

И я последовал за ним: по коридорам, через дверь служебного хода, мимо кухонь и мусорных баков, на школьные задворки, а потом — через железную ограду с пиками наверху, на заснеженный пустырь. Я оглянулся на здание школы и снова увидел мать Эскью, уже на самом дворе. С малышкой на руках, она брела меж кучками исступленно орущих, мечущихся детей.

— За мной, — повторил Бобби. — И не оглядывайся.

Он вел меня через пустырь, на самую окраину Стонигейта. Мы прошли мимо ветхих шахтерских домов, мимо паба «Лисица», мимо изрытого ямами тупика, где жили Эскью, и вышли к скрытым кустами боярышника дорожкам, петлявшим по склонам холмов, позади которых лежали темные болота под тусклыми зимними небесами. Под нашими ногами трещала снежная корка. Истошно вопили какие-то невидимые птицы, словно охваченные ужасом. Мы шли молча, если не считать редких указаний Бобби: сюда, здесь сворачиваем, не оглядывайся…