Игра в смерть
Шрифт:
Мальчик высоко воздел руки, радуясь добыче. Омыл ладони свежей кровью, размазал ее по лицу. Оказал должное уважение духу оленя, воспел хвалу богу Солнца и предкам. Лишь тогда вытащил из медвежьей шкуры голодную малышку и поднес к оленьему вымени. Сжал его:
— Пей, моя милая, — прошептал он.
Так его сестра сумела насытиться: Лак видел, как излишки молока бежали по ее губам, пока малышка жадно глотала теплую жидкость. Облизнул собственные губы и улыбнулся, ощутив на них вкус свежей крови.
Малышка жадно пила, плотно прижавшись к еще теплой туше зверя. Пес, названный Кали, лакал кровь из лужицы, набежавшей под головой оленихи. Лак оторвал сестру от вымени, положил на разложенную на солнце медвежью шкуру. Лишь тогда он поел сам, срезая с туши мясо узкими полосками и жадно жуя сырую оленью плоть. Кровь бежала по его губам, капала с подбородка. Оленина оказалось куда нежнее и слаще медвежьего мяса. Отрезав несколько щедрых кусков, мальчик бросил их собаке. Они оба ели, пока не набили животы. И тогда Лак вновь поднес сестренку к оленьему вымени и сдавил его, помогая ей напиться.
— Ай-е-е-е-е-е, — приговаривал он негромко. — Ай-е-е-е-е-е!
Солнце все ярче освещало скалистый выступ. Лак прилег там с сестренкой, щекоча ее. Та тихо гукала, счастливо улыбаясь. После недолгого отдыха мальчик заставил ее выпить еще немного молока, после чего и сам приник к оленьему соску. Набил мясом суму, поднял малышку на руки и зашагал назад, к холодным и скользким от льда утесам. Мальчик двигался быстро, подгоняемый надеждой, что поселилась в его сердце. Сытая и довольная, его маленькая сестренка погрузилась в сон.
За их спинами уже спускались из вышины черные крылатые хищники: описывая широкие спирали, они слетались к выступу в скалах, чтобы с хлопаньем крыльев усесться на тушу и начать собственный пир.
Двадцать три
Мы сидели за кухонным столом, читая рассказ.
— Боже, Кит… — вздохнула Элли. — Как ты это делаешь?
Я хохотнул в ответ:
— Колдовские чары!
Она ткнула меня в ребра острым локтем:
— Ты… — сказала она.
— Свожу тебя сума, да?
— Точно. Ты сводишь меня с ума… Что случится с ними потом?
Я пожал плечами:
— Понятия не имею.
— Брось, Кит! Как ты можешь не знать?
— Вот как-то так. Истории — живые существа, как утверждает Буш-Объелась-Груш. Может, у следующей расщелины их подстережет какое-то чудище. У них могут кончиться припасы. Может, малышка умрет или Лак сорвется с утеса…
— Боже, Кит. Я-то думала, ты просто заставляешь своих героев делать то, что пожелаешь. Составляешь план, а потом пишешь…
— Порой все так и бывает. Но когда эти люди, эти герои действительно оживают… Их уже нельзя удерживать под контролем.
Элли зашуршала страничками моего рассказа.
— Я знаю, какая концовка меня бы устроила, — сказал я. — Хотелось бы вернуть их в семью живыми и здоровыми. Вот только…
— Там вокруг полно медведей, и стервятников, и прочих хищников. Столько опасностей, что и не сосчитаешь.
— Да… Да.
— Бедняжки. Хотя, так или иначе, это всего лишь рассказ.
Я развел руки в стороны.
— Пожалуй, — хмыкнул я. — Но мать Лака является ко мне по ночам.
— Мать Лака… что делает?
— Она приходит, когда я сплю. Задабривает подарками. Просит вернуть ее сына и малютку дочь домой.
— Боже, Кит…
— И это так реально, словно происходит наяву, — добавил я.
— Потрясающе, — покачала головой Элли. — Жуть какая…
— Теперь понимаешь? — спросил я.
— Что?
— Колдовские чары. Рассказывать истории — тоже волшебство. В этом есть своя магия.
— А мисс Буш твоего рассказа еще не видела?
— Нет. Покажу, когда все будет готово. В любом случае я пишу не только для нее, но и для Джона Эскью.
— Эскью?
— Да, для него. Я говорил ему, что пишу рассказ и жду от него иллюстраций.
— Если только он вернется. Если не произошло самого худшего.
— Да, если он вернется и худшего не произошло.
— Будем надеяться, — кивнула Элли.
— Обратная сторона той же магии, — сказал я.
— Ты о чем?
— Думаю, если Лак с сестренкой будут в порядке, то и у Эскью все сложится хорошо. И наоборот: если он останется жив, то и мои герои не пострадают.
Элли распахнула глаза:
— Боже, Кит! Как это?
— Не знаю точно, — признался я. — Но не сомневаюсь: все так и есть.
Двадцать четыре
— Несчастная заблудшая душа… — вздохнула мама.
Выглянув в окно, я увидел вдали мать Эскью с ребенком на руках. Она бесцельно, безнадежно брела через промерзший пустырь.
— Бедняжка… — опять вздохнула мама. — Ты ведь не сделаешь с нами ничего подобного?
Я помотал головой:
— Нет.
— Знаю. Но от этого знания страх не исчезает… Ну что, едем? Собирайся.
Был воскресный вечер, время для нового визита в больницу. Мы забрались в машину, направились прочь из Стонигейта. В руке я держал свернутый в трубочку рисунок Эскью. Аммонит в кармане, истории — в голове.
В больничной палате мы расселись тесной группой. Разлили чай по чашкам. Дед пристально смотрел на нас и сквозь нас. Однако сидел он ровно, руки больше не тряслись, а глаза больше не пугали пустотой.