Игра в смерть
Шрифт:
Я вглядывался в лицо деда. Никаких перемен.
— Мальчонка в шортах и рабочих башмаках, кого шахтеры встречали глубоко под землей. Порой он наблюдал за нами из темных уголков, а порой пробегал за спиной, стоило человеку нагнуться за углем. Всякий раз, когда угасал чей-то фонарь или шахтер недосчитывался бутерброда, то были проделки Светлячка. Так мы думали…
Лицо деда смягчилось. По губам скользнуло подобие улыбки. А затем послышался голос — едва слышное бормотание, далекое и слабое. Губы старика едва шевелились.
— Маленький озорник, — прошептал я.
Бормотание отозвалось эхом:
— Все верно, — кивнул я, и губы деда вновь дрогнули в улыбке. — Малыш Светлячок.
Новое, едва слышное эхо.
— Ходили слухи, что Светлячка завалило в глубине шахты, отрезало от выхода. Его не сумели найти и не смогли похоронить. Хотя мы его не боялись. Было в нем что-то симпатичное. Так и хотелось утешить его и вывести на свет.
Вновь эта улыбка. Дед открыл глаза, и на короткий миг наши взгляды встретились. В его глазах промелькнуло глубочайшее изумление.
— Малыш Светлячок, — повторил я. — Расспроси стариков, что еще живы и не разъехались, они расскажут тебе про нашего Светлячка…
Дед выдохнул единственное слово:
— Светлячок…
— Верно, — зашептал я. — Светлячок. Ты помнишь, это он выпивал воду и грыз сухари, которые мы ему оставляли. Маленький озорник.
Из глубин стариковского горла до нас донесся тихий смешок.
— Он весь словно соткан из мерцающих бликов, — добавил я. — Там, глубоко внизу, в кромешной темноте…
Дед поднял дрожащую руку, погладил меня по щеке, заглянул в глаза.
— Это я, Кит, — прошептал я.
Часто моргая, дед не отводил взгляда от моего лица. Улыбнувшись, провел по губам кончиком языка. И произнес мое имя:
— Кит…
Вгляделся в каждого из нас по очереди и снова прикрыл глаза.
Мы решили не будить его.
— Отыщи в своих снах Светлячка, — прошептал я. — Он не даст тебя в обиду, пока не появятся люди с фонарями. Те, что ищут тебя…
Мы так и сидели у его больничной кровати, не смея высказать вслух свои надежды. Вместе допили чай и вышли на улицу, в зимний сумрак.;
Двадцать один
Той же ночью Светлячок вновь явился ко мне. Мелькнул на периферии зрения, в самом краешке глаза. Легкое мерцание в углу комнаты. Я закрыл глаза и побежал за ним по бесконечным туннелям, уводящим все глубже под землю. Я улыбнулся, встретившись с ним глазами и поняв, что он ждал меня, вел за собой. И я продолжал улыбаться на бегу, не видя перед собой ничего, кроме отблесков на его коже, и не слыша ничего, кроме биения собственного сердца, свиста в горле и топота ног. Мы бежали сотню, миллион лет, — и Светлячок окончательно исчез впереди, блеснув напоследок.
Осторожно ступая на цыпочках, я двинулся вперед и вскоре коснулся вытянутыми руками своего деда, неподвижного в кромешной темноте.
— Деда, — прошептал я.
— Кит… — ответил он.
Крепко обнявшись, мы простояли так еще множество часов, пока в глубинах туннелей не послышались шаги, не заблестели огни фонарей и не раздались голоса людей, которые явились, чтобы
— За нами пришли, — прошептал я.
— Пришли, — согласился старик. — Мы спасены, внучек. Вот и они.
Двадцать два
Сестренка разбудила Лака, завозившись на его груди. Порог пещеры и бескрайние льды за ним были залиты яркими солнечными лучами. Сунув руку под медвежью шкуру, Лак коснулся губ сестренки.
— Тише, маленькая… — шепнул он.
Нарисованная на стене, его семья уходила все дальше на юг. Мальчик проводил ее взглядом, отвел глаза и поднялся на ноги. Выйдя из пещеры, он растопил на ладони немного снега и тоненькой струйкой влил холодную воду в губы девочке, а затем напился и сам.
Раздавив последние ягоды, накормил ими малышку. Пес глотал снег, припав к земле у ног Лака, и мальчик погладил его, шепотом ободрил. Вернулся в пещеру и надвое разрубил медвежью шкуру своим каменным топориком; одну половину бросил в угол пещеры, а второй обернулся сам, заодно с сестрой. Напоследок Лак подобрал с пола кремень и, крепко сжав в кулаке дедов топор, начал долгий спуск в долину, чтобы больше уже не возвращаться.
Он направлялся на юг.
Карабкаться было легче подальше от льда, по выступам скал, где Лак находил горькие травки, которыми кормил малышку. Конечно, с нею он делился только сладкими частями растений, их бледными цветками. Выпрямившись, он оглядывал пустоши под собою, выискивая хоть какие-то признаки жизни. Далеко внизу брел мамонт, пара крошечных оленей скакали с утеса на утес. В небесах резвились жаворонки, которые, зависнув в вышине, роняли вниз свои чудесные песни. Намного выше них медленно кружили громадные черные птицы, выжидавшие удобный момент для нападения.
Лак прокричал:
— Ай-е-е-е-е-е! Ай-е-е-е-е-е!
Он все еще не оставил надежду услыхать в ответ чей-то клич, который не был бы далеким эхом его собственного зова.
Немалую часть пути малышка вела себя беспокойно, кряхтя и плача. Лак пытался приласкать сестру, успокоить ласковым шепотом, но все равно ощущал, что та слабеет и будто бы съеживается, а голос ее звучит все тише. Мальчик нашел для нее еще несколько растений и, растопив немного снега, напоил. А вскоре дорога привела их к широкому выступу скалы, где на небольшом клочке земли щипала чахлую травку пара оленей. Лак тут же припал к земле и, подтащив к себе Кали, крепко зажал ему морду. Подкрался поближе — точно, олень с оленихой. Самец поднял голову, востря уши и принюхиваясь, но, не приметив врагов, продолжил щипать траву. Лак вознес молитвы богу Солнца и духам своих предков. Малышка на его груди захныкала, встревожив оленей; Лак вскочил и метнул свой топор в ближайшую к нему олениху; та споткнулась на бегу, пошатнулась, и тогда в горло ей впились зубы Кали, а через мгновение Лак оборвал ее жизнь, обрушив обломок скалы на голову животному.