Играя на струнах души

Солсбери Дж. Б.

— Не мог бы ты перестать так смотреть на меня? Мне от этого не по себе. — Она складывает ноги перед собой, обхватывает руками голени, а подбородок кладет на колени.

— Мне нравится смотреть на тебя. — Я кладу руки на кафельный бортик ванны. — У тебя никогда не было парня?

Ее лицо, и без того красное от теплой воды, становится еще краснее.

— Тебя это действительно удивляет?

— Да. — Да, блядь. То есть, конечно, она не выделяется в толпе, как большинство женщин, к которым я привык, но любой придурок, который потратит минуту на то,

чтобы заглянуть за ее одежду и под козырек бейсболки, увидит, насколько она сексуальна. Не говоря уже о других ее качествах, например, что она ест то, что хочет, смеется над собой, не ломается и не плачет, когда ее обижают или что-то задевает ее чувства. Томми не извиняется за то, что она не такая, как все, и не боится послать кого-то вроде меня в задницу.

— Я никогда не была рядом с людьми моего возраста. — Она проводит рукой по пузырькам, наблюдая, как они лопаются на ее ладони. — Время от времени какой-нибудь парень приставал ко мне, но расти с «Элит» было все равно, что иметь шестьдесят старших братьев. Они всегда быстро отшивали тех, кто пытался.

— Кроме Питера. — Я сгибаю руку, чтобы не сжать ее в кулак.

— Он был моим первым поцелуем, — говорит она, глядя на воду перед собой. — Это все.

— Когда?

— Эм… — Она неловко смеется. — Несколько месяцев назад?

— Черт, — говорю я, ухмыляясь. — От новичка до эксперта всего за несколько месяцев.

— Ха! Я далеко не эксперт.

— Я довольно хорошо разбираюсь, когда дело доходит до поцелуев, а ты…

— Ладно. Достаточно. — Девушка опускается под воду, ее голова исчезает под поверхностью. Всплывает через несколько секунд, откидывает волосы с очень красного лица, и вытирает воду с глаз. — Мы можем, пожалуйста, сменить тему?

С раскрасневшейся, влажной кожей и без чего-то, за чем можно спрятаться, Томми наконец-то выглядит на свой возраст. Восемнадцатилетняя и опасно привлекательная.

— Как твое настоящее имя?

— Это не имеет значения. Никто не называет меня по имени, кроме мамы, а я не живу с ней с восьми лет и не видела ее много лет. — Она прикусывает губу.

— В чем дело?

— Ничего, просто… — Она качает головой и берет кусок пиццы, откидывая голову назад, чтобы откусить побольше. — Это глупо, — говорит она с полным ртом пепперони.

— Расскажи мне. — Я удивляюсь, когда понимаю, что хочу знать, что она собирается сказать. Опять же, это довольно редкое явление, когда я разговариваю с женщинами.

Девушка сглатывает и смотрит на свой ломтик в поисках следующего идеального кусочка.

— Иногда я задаюсь вопросом, если бы она воспитывала меня, может быть, я была бы более… нормальной.

— Быть нормальным — это скучно. — Я тоже беру кусок пиццы. — Но ты другая, это правда. — Я откусываю полный рот пиццы и жую.

— Помнишь тот день, когда ты поймал меня между автобусами, чтобы натереть блестками?

— Как я мог забыть? — Я подмигиваю ей, вспоминая ее тело, прижатое к моему, и то, как сильно мой член одобрил это.

— Никто не спросил меня о том, чем мы занимались.

—

Это хорошо, правда? Невесело объяснять, как у парня встал член в трусах, пока он терся об тебя.

— Тебе обязательно быть таким иллюстративным?

Я делаю вид, что обдумываю этот вопрос.

— Да. Может, никто не спрашивал, потому что никто нас не видел?

«Кроме Эшли», — добавляю я мысленно.

Она качает головой.

— Все относятся ко мне как к одному из парней. Пол — единственный, кто когда-либо смотрел на меня, как на женщину.

— Не единственный, — говорю я.

Девушка очаровательно фыркает и бросает недоеденную корочку на поднос.

Мы закончили вечер около полуночи. Я проводил Томми обратно в ее номер, даже не обняв ее на прощание.

Вечер с мокрой и болтливой Томми стоил мне пятнадцати минут в душе и фантазий о ее бедрах вокруг моей талии в джакузи. Сегодня утром я проснулся твердым как камень и должен был снова облегчиться перед поездкой на местную радиостанцию для интервью.

Мы сидим во внедорожнике по дороге к месту проведения сегодняшнего саундчека, и я смотрю на Райдера, когда он говорит смущающе высоким голосом и размахивает плюшевой игрушкой перед лицом своей маленькой дочери.

— Скажи папочке, чего ты хочешь. Ты можешь это сделать. Мишка. Ми-шка. Скажи это, Кэти. Скажи «ми-шка».

— Братан, с тех пор как мы сели в машину, ее вырвало грудным молоком, и она издавала звуки в подгузнике, которые соперничали с моим дядей Сигмондом. Думаю, можно предположить, что на этом ее способности исчерпываются.

Его жена Джейд, явно самая умная из этих троих, кивает в знак согласия.

— Прошлой ночью, клянусь, я слышала, как Кэти сказала «мишка». — Он нависает над ребенком в ее автокресле. — Поговори с папочкой. Что ты хочешь?

— Она срыгнула, Рай. — Джейд успокаивающе поглаживает его по спине. — Это то, что ты слышал.

— В это я верю. — Я прокручиваю свою ленту инсте, скучая и убивая время, пока мы не доберемся до места проведения шоу.

— Так приятно знать, что с нами эксперт по развитию детей, — с сарказмом говорит мне Райдер через плечо. — Что ты знаешь?

Я знаю, что ананас никогда не будет иметь прежний вкус, если не попробовать его с губ Томми.

Вот что я знаю.

А также знаю, что мне нужно перестать думать об этой женщине. Она отвлекает в самом лучшем смысле этого слова. Хотелось бы только понять, почему.

Внедорожник останавливается у задней части «Мэдисон Сквер Гарден», чтобы высадить Райдера, Джейд, малышку Кэти и меня. И я не могу дождаться момента, когда смогу вылезти из машины. Между неловкими разговорами Райдера с ребенком и не менее неловкими слащавыми разговорами с его женой я — абсолютный третий лишний. Жены и дети завтра улетают обратно в Лос-Анджелес, и не знаю, что я ненавижу больше: то, что мои друзья, запершись в мире супружеского блаженства со своими женщинами и детьми, ведут себя как конченые зануды, или то, что они дуются и впадают в депрессию, когда те уезжают.