Играющая в Го
Шрифт:
Я открываю рот и слышу свой голос – он звучит жестко и хрипло, слова разрывают грудь:
– Простите. Я не могу.
Она встает и уходит, и я еще долго слышу, как шелестит ее платье.
87
Странное занятие – осматривать свою комнату, решая, что тебе дороже всего в жизни. В шестнадцать лет я владею кисточками, бумагой и палочками для чернил редкостного качества – это подарок бабушки. Каждый год родители заказывали для меня четыре платья. У меня есть пальто, накидки, муфты, вышитые туфли, лакированные ботиночки, браслеты, серьги, брошки и ожерелья. В моем шкафу висит школьная
В моей комнате стоит инкрустированная перламутром мебель, и ширма из вышитого шелка, и старинная кровать с балдахином, и бонсай – подарок кузена Лу. Я оглядываю зеркала, коробки с шитьем и вязаньем, туалетные принадлежности, античные вазы, каллиграфические свитки предков. На глаза попадаются иголки, цветные нитки, чайные коробки, простыни, пропитавшиеся моим запахом, подушки, слышавшие мои мысли. А еще есть оконные рамы – я прислонялась к ним лбом, и растения в саду, которые я ласкала взглядом.
Лунная Жемчужина зовет меня ужинать. Сестра похудела. Лицо утратило выразительность. Я прошу ее немного посидеть со мной. Она молча опускается на табурет у туалетного столика, по ее щекам беззвучно текут слезы.
Мой последний ужин в кругу семьи становится предзнаменованием грядущей печали и будущих несчастий. Никто не произносит ни слова. Родители едят, не глядя друг на друга. Они чувствуют вину за состояние Лунной Жемчужины. Растерянная кухарка роняет палочки, и сестра снова начинает плакать. Она горько всхлипывает. Мне легко вообразить, что случится после моего отъезда: стол будут по-прежнему накрывать на четверых – говорят, если поставить прибор для отсутствующего члена семьи, это поможет вернуть его домой. Они будут сидеть, не произнося ни слова, не притрагиваясь к кушаньям, а сестра продолжит убивать себя слезами.
Я прячу в сумку кое-какие драгоценности – их можно будет продать, два платья и вату – кровотечение все еще не прекратилось.
Ставлю на стол два бочонка с камнями – хочу взять с собой одну белую и одну черную фигуру, но потом решаю, что не поддамся, не позволю воспоминаниям размягчить мою душу.
88
Я больше не прихожу на площадь Тысячи Ветров.
Перестал есть. Терзаю свое тело изнурительными тренировками, но организм выдерживает все нагрузки. Дождя не было уже много дней, и от металлического сияния солнца мутится рассудок. Моя любовь превратилась в животное желание. Долгими бессонными ночами я уподобляюсь умирающему от жажды, который пытается напиться воображаемой водой. Иногда я так напряженно представляю себе китаянку, что мне почти удается прикоснуться к ее коже. Я без устали воображаю ее лицо, шею, плечи и руки, домысливаю ее грудь, бедра, ягодицы, лоно. Придумываю тысячи способов соитий, один разнузданней другого. Ласкаю себя, но плоть смеется над желанием, и боль не уходит.
Очень скоро ночное наваждение заполняет мои дни. Я возбуждаюсь во время марш-бросков. У меня срывается голос, когда я выкрикиваю команды солдатам. Боль в горле заставляет думать о наслаждении, которое я мог бы познать с китаянкой. Протискиваясь через ее узкое лоно, я познал бы страдание, подобное самому бурному оргазму.
Однажды утром, устав искать умиротворения, я надеваю форму и отправляюсь на площадь Тысячи Ветров. Пять утра. Деревья шелестят и шепчутся на сильном ветру. Кажется, тысячи сквозняков назначили здесь свидание в ожидании начала нового дня.
Появляется первый игрок, у него в руке птичья клетка. Он протирает стол, водружает на него бочонки с фигурами, а к нему уже направляется соперник и усаживается за доску.
У меня сжимается сердце.
Вечером я напиваюсь с капитаном и отправляюсь к Орхидее. Она забыла обиды и не сопротивляется, когда я срываю с нее платье. Как давно я не прикасался к женщине… В наготе Орхидеи мне чудится обнаженная китаянка, и я бурно изливаюсь в нее, выстреливаю семенем.
Я брожу по улицам в надежде на случайную встречу. Крошечный город кажется мне громадным. Глубоко разочарованный, я стучусь в дверь незнакомого борделя. Мне никто не нравится, но я выбираю девушку по имени Пион – она улыбается, сверкает золотым зубом – и поднимаюсь к ней в комнату. У этой девки жирное дебелое тело, и кричит она слишком громко.
В четыре утра одна русская соглашается, чтобы я хлестал ее, занимаясь любовью. Пряжка моего ремня оставляет на ее коже лилово-красные отметины.
Занимается заря. Начинается новый день, который ничем не будет отличаться от предыдущих. Я бужу задремавшего рикшу, и он везет меня к подножию холма Семи Развалин. Дерево, под которым она лежала, купается в алых лучах. Высокая трава в центре поляны сохнет от жары.
Вернувшись в казарму, я не знаю, куда себя деть: не могу отдавать команды солдатам, нет сил ни встать, ни сесть. Мысли витают где-то далеко, в пустоте.
В эту ночь меня будят резкие свистки. Я открываю глаза. Пришел час освобождения.
Стоящий у платформы поезд плюется паром. Я подгоняю солдат. Поднимаюсь в вагон, закрываю за собой дверь и внезапно вспоминаю, что забыл попрощаться с капитаном Накамурой.
89
Пекин, пыльный город.
Цзин возвращается, неся под мышкой газеты. Его лицо мрачнеет день ото дня. Переговоры с японской армией провалились, вот-вот начнется война. Правительство Чан Кайши призывает китайский народ противостоять вторжению чужеземцев. Начался исход. Тысячи пекинцев бегут на юг, взяв с собой самое необходимое.
С первого дня Цзин запрещает мне выходить из гостиницы. Когда он в номере, я даже не встаю с постели. Цзин винит себя за то, что подвергает меня смертельной опасности, и это делает его раздражительным. Он с каждым днем становится все уродливее и сейчас выглядит просто отталкивающе. У него отросли слишком длинные волосы. Он грызет ногти. И ужасно неопрятно ест.
Я хожу по комнате, закутавшись в белую, как саван, простыню, и ссорюсь с ним по каждой малости: лапша слишком горячая, чай слишком горький, комары кусаются… Я страдаю от жары и все время ною и жалуюсь. Цзин отвечает презрительным молчанием, но иногда срывается. Лицо его багровеет от ярости, все тело дергается, он бросается на меня, пытаясь задушить.
Я захожусь в крике:
– Давай, убей меня! Как убил своих друзей!
Гримаса искажает лицо Цзина. Я вижу по глазам, что его душу тревожит призрак Миня.
В конце концов я даю Цзину адрес кузена и прошу привести его ко мне. Сначала Цзином овладевает гнев, но, узнав, что Лу женат, он охотно отправляется на поиски.
Цзин уходит, и я снова дышу полной грудью.
Без Цзина комната становится просторной и светлой. Я встаю, умываю лицо и начинаю причесываться у открытого окна.