Игрок
Шрифт:
А я жду Капранова. В последнее время мы мало общались, но перед сложной операцией не помешает. Тем более если учесть, что наставник велел мне обсудить с родителями пациентки риски. Пойдут ли они до конца, если опухоль окажется неоперабельной. И сделать это лучше тихо, чтобы другие не прознали. Просто когда вмешиваются большие деньги или амбиции, вопрос отделения интересов пациентов от политики встает особенно остро.
— Ну что, все приняли бодрый вид в ожидании чудесного дня? — спрашивает наставник, появляясь в дверях, но тут же мрачнеет, поскольку спектакль разыгрывать не перед кем.
Мало того, что я здесь зритель единственный, так еще и неблагодарный.
— Ну-с, Харитонов уже был? — интересуется Капранов, воровато юркая на стул и снижая громкость на пару порядков.
— Угу, — отвечаю шепотом.
— Тогда докладывай!
— Нет, они не согласны рисковать жизнью дочери, — говорю. — Как и следовало ожидать. Если будет шанс остаться с ней подольше…
— Забавно, — обрывает меня на полуслове Андрей Николаич.
— Что забавно?
— Я думал, что твои огромные печальные глаза и драматичный опыт уговорят их не мучить дочь и дальше, — фыркает.
— Они подписали отказ от поддержания искусственного жизнеобеспечения, — говорю осторожно, однако взрыва это избежать уже не помогает.
— Ну да, каждый подпишет, если мозги в наличии! Я надеялся, что они не станут и дальше издеваться над девчонкой, но теперь получается, что мы тут только время потратим: вскроем и зашьем.
— Что?! — восклицаю слишком громко.
— А то! Я практически уверен, что опухоль неоперабельна, и если родители рисковать не согласны, то в нашем визите сюда толку ноль. Будь все просто, и мясник бы справился. — Прочувствованная театральная пауза. — Елисеева, я не просто так оставил тебя с девчонкой. Надеялся, что ты своим искренним участием и удушающей заботой прорвешься сквозь идиотизм. Но нет! Ты не сделала ничего: пришла, спросила, получила стандартный родительский ответ, кивнула и ушла. Ты знаешь, что испытывает больной раком мозга? Галлюцинации, нарушение координации, судорожные припадки… Ладно, сам с ними поговорю.
Я вспоминаю этот разговор и в операционной тоже. О, Капранов добился своего — сумел получить разрешение родителей на все, что его кровожадной душеньке угодно, а я не могу избавиться от вымораживающего внутренности дурного предчувствия. Вроде бы влиять на решения пациентов и их родных мы не имеем права, но после отповеди наставника я чувствую себя так, будто не справилась со своими обязанностями. И это может быть правдой, потому что я всю неделю была вялой, переживала из-за невнимания Кирилла, слишком много отвлекалась. Я сделала недостаточно. Но не потому, что отказалась принуждать родителей Алисы пойти на крайние меры.
В ярком свете ламп морщинка на лбу Капранова особенно заметна. Он нервничает. Опухоль обнажена и выставлена на всеобщее обозрение слишком давно, чтобы быть простой. Наставник боится ее коснуться. Начать и не закончить. Или закончить, но не так, как рассчитывал. Несмотря ни на что, ему нужна победа — не меньше. А я, пусть и недостаточно опытна, чтобы делать какие-либо прогнозы, но, судя по поведению наставника, уверена, что они с опухолью одинаково амбициозны. Ни один не уступит: он не зашьет, а она не окажется проще, чем есть. Зря выбивали согласие.
Часы тикают. Бегут минуты, люди переглядываются, но задавать вопросы под руку не решаются. Они не понимают. Переложили ответственность на человека, который обязан был оправдать ожидания, и теперь надеются на чудо.
Не хотела бы я оказаться на месте Капранова. Он человек с именем; фонд, вероятно, уже рассказал всем об участии в своей кампании выдающегося нейрохирурга. Наставник ходит по лезвию бритвы. Так что: благоразумие или риск? Долг или слава? Орел или решка?
Однажды передо мной стоял точно такой же выбор.
— Андрей Николаевич, на пару слов, — наконец не выдерживаю.
Он поднимает на меня мрачные, серьезные глаза.
— Прошу вас!
Мы отходим от стола на несколько метров:
— Был момент, когда мне пришлось выбирать между собой и пациенткой точно так же, как и вам. Я выбрала себя и до сих пор отвечаю за последствия.
Слова он услышал, но глаза остались непроницаемы — не поймешь, возымела ли эффект моя дерзость.
— Спасибо за информацию, доктор Елисеева, — кивает и возвращается к столу. — Скальпель, — велит медсестре.
Что-то внутри меня обрывается.
Кирилл
— Признаться, я сомневался в вашем успехе, — говорит мне главврач — Анатолий Игнатьевич. — Алиса — непростая пациентка, хоть и важная для нас.
— Успех или нет, выяснится через несколько часов, — пожимаю плечами. — Но Капранов настроен оптимистично.
Чего не скажешь о Жен, которая все утро не смотрела ни на кого, кроме Алисы. Не знаю, что случилось, ведь за завтраком она казалась жизнерадостной.
— И это главное, — восклицает Анатолий Игнатьевич.
Приходится напрячься, чтобы припомнить, о чем мы вообще говорим. Благо отвечать мне не требуется.
Дабы отметить завершение очередного этапа сотрудничества, мой собеседник разливает по бокалам пятизвездочный коньяк, припасенный на особый случай. Скорее всего, такая бутылка у него всего одна, но я только «за». Всегда предпочитал коньяк другим алкогольным напиткам. И отчасти поэтому, едва поднеся бокал к носу, понимаю, что в бутылке подделка.