Игрок
Шрифт:
— По-моему, я заслужила объяснений, какими бы они ни были. Давай разберемся с одним единственным вопросом: чего ты от меня хочешь. Не надо мне морочить голову, звонить, приезжать ночами. Я столько раз слышала всякие «возможно», что потеряла способность реагировать на них адекватно. Меня задолбали загадки и иллюзорные ожидания. Просто скажи, как есть. Я выдержу любую правду. У меня по этой части огромный опыт.
— Правду хочешь? Серьезно? — хмыкает он. — Ничего у нас не выйдет. Я с твоей болезнью не смирюсь. Это не пустые слова. Я пробовал.
— Пробовал что? — глупо переспрашиваю. — Смириться с моей болезнью?
— Не твоей, — отмахивается.
Таким я Арсения не видела никогда. Настоящим. Без масок, если угодно, стен и прочих пошлых сравнений, на которых люди внезапно помешались. Просто позволившим себе довериться. Ненадолго. Думаю, утром он пожалеет о своем поведении, об откровенности. Или проклянет день, когда черт его занес в судьбоносную подворотню, но я себе эту слабость позволю. Я должна узнать все. Чтобы уснуть без тревог и печали. Если хочешь заживить рану, сначала будь добр разрезать кожу и выдавить гной.
— Круто, что ты не из тех, кто вынюхивает информацию вместо того, чтоб спросить, но сейчас я был бы не против твоего ковыряния в прошлом без моего участия, — фыркает. — Видишь ли, у меня была сестра, — говорит, заставляя меня удивленно моргнуть. — Полина. В смысле настоящая сестра, без всяких хреновых клятв типа вместе до гроба, ведь мы одни в этом чуждом мире и бла-бла-бла. Она была мне родной по крови, старше меня на три года. Помнила мать и тот день, когда та померла, а нас отдали в приют. Может, в этом и дело, но Полька всегда была со мной рядом. Хорошая девчонка, правильная, лучше всех. В смысле была лучше всех. А на меня совсем не похожа. Глаза там, волосы одинаковые, но не по характеру… — Пауза. — В отличие от меня, она никому не желала зла.
Однажды ее даже выбрали для удочерения. Приглянулась каким-то мамашке с папашкой недоделанным, и, хоть подыхайте, все — берем. Из приюта обычно хотят забрать совсем мелких. Подросшие сиротушки слишком озлоблены, и возиться с ними, перевоспитывать, в придачу опасаясь бракованных генов, никому не охота. Но Полинку вот выбрали. За характер, за глазенки доверчивые. Только она не обрадовалась — со мной не хотела расставаться. И, чтобы уж наверняка отстали, ударила потенциальную мамашу. Потом неделю переживала, почти ни с кем не разговаривала, а вокруг шептались, что из ума выжила.
Его слова доходят до меня очень медленно, против воли окидываю его взглядом с ног до головы, будто впервые увидела. Сжатые в кулаки ладони в карманах джинсов, на руках выпирающие вены, мышцы развиты, но не так, как у бодибилдеров или любящих покрасоваться мальчиков… по ним одним можно легко предположить, что у него в жизни было много драк. А еще его лицо… даже когда Арсений говорит о сестре, оно не становится мягче. Видимо, дерьмо не просто случается, оно остается с нами до конца жизни. В жестах, манерах, привычках, отношениях с людьми. Плохое всегда помнится легче, въедается глубже, оно определяет нас больше, чем радость.
— Приют — странное место, — тем временем продолжает Арсений все так же спокойно. — К определенному возрасту начинаешь врать, делать вид, что не хочешь в семью, но какая же это брехня, инопланетянка. И знаешь, что не возьмут, а все равно вглядываешься в лица приходящих, надеешься. Не надо любви, не надо отношения, как к своим, — просто чтоб хоть кто-то взглянул не как на отброса, поверил в то, что у тебя есть нормальное будущее.
У меня такой человек был — Полина. Если бы она тогда ушла, я бы связался с теми же компаниями, что и остальные приютские, отсидел бы пару сроков, а то и помер уже в какой-нибудь подворотне. Но она у меня была, она в меня верила, она мне помогла понять, что я чего-то да стою.
Когда Польке исполнилось восемнадцать, она попыталась меня забрать. Чудом отговорил. Не потому что не хотел, но это ж Москва, там каждый лишний глоток воздуха может без штанов оставить. И сиротки не больно-то кому нужны. Негде было жить, работать приходилось за копейки. Я велел ей не страдать дурью, а сначала придумать, где жить и на что. В конце концов, не маленький и не слабенький, что еще со мной мог сделать приют?
К моменту моего восемнадцатилетия у нее уже была съемная квартира с адекватными хозяевами и более или менее приличная работа в каком-то кафе. Сначала Полька там убиралась и посуду мыла, но пришлась по душе повару и начала помогать на кухне. Карьерный, чтоб его, рост. То ли повар дядькой оказался хорошим, то ли замутили они чего, да я не полез разбираться. Он Польку не обижал, а остальное меня не волновало. Да и вообще за Полинку я не особо боялся, даже когда пошел служить и оставил ее одну. Пусть и добрая, все ж в приюте росла — научилась постоять за себя.
В этом месте он делает паузу, а я стараюсь дышать потише, чтобы ни в коем случае не спугнуть этот странный миг внезапных откровений. Арсений молчит секунд десять. Поглощенный воспоминаниями, он не смотрит на меня, но, к счастью, продолжает:
— Вот только я даже не думал, что самый главный враг — тот, что внутри. И с ним воевать бесполезно.
Когда я вернулся, сразу отметил, что сестра изменилась. Со мной себя вела так же, как и раньше, но практически перестала смеяться, выходить из дома, с людьми общаться. В душу не лез до тех пор, пока однажды не застал ее за рыданиями. Настоящий рев без прикрас — совсем не то зрелище, к которому мы привыкли. Это не пустое кокетство в попытке добиться своего с проверкой степени размазанности туши, он доводит человека до хрипа, до икоты и полного опустошения. Он страшен. Я даже не стал спрашивать, что случилось — побоялся, кажется. А сама она рассказала только спустя месяц.
Пока я ваял квадратные сугробы под рев луженых глоток командиров, моей сестре диагностировали саркому костей. А позволить себе болезненное лечение она не могла. Когда все тело разламывается от химиотерапии, даже на хлеб не заработать. Вот правда о нашем мире: если рядом нет человека, который может о тебе позаботиться, то хоть подыхай — ни одна проклятая падла на помощь не придет. Долгое время меня утешала мысль о том, что я возьму кирпич и размозжу им голову каждой бюрократической крысы этой страны.
Рак практически всегда диагностируют поздно, и ее случай не был исключением. Четвертая стадия, метастазы. Она не верила, что может вылечиться, поэтому мне и не сказала, а вот я не сдался. Заставил ее пройти курс химиотерапии, таскал ее по лучшим онкологам столицы, а когда деньги закончились и нечего стало жрать — пошел сниматься в порно. Говорили, что там можно заработать если не много, то хотя бы быстро. Быстро-то да, но между съемками приходилось х*рачить на трех работах.