Игрок
Шрифт:
Ви издает тихий смешок, а затем в тон отвечает:
— Слушай, я почти уверена, что дело не в симпатии, а в жалости. Ты же с самого детства каждую драную псину обливала зеленкой, превращая в неоновое чудище! Уверена, только он выздоровеет и станет более ли менее симпатичным — остынешь. Но в целях успокоения могу кое-что рассказать тебе — скучному, не почитающему свет своим присутствием докторишке — о Вере Рихтер, которая занимается большой наукой в Германии, пока Кирилл Харитонов облагодетельствует фармацевтов здесь. Не думаю, что их отношения спустя столько лет еще живы.
— Ты… ты это к чему, вообще, клонишь? — с трудом выговариваю. Она всерьез предложила мне вмешаться в пусть и странный, но брак с целью разбить его окончательно?!
— Ни к чему. Но если…
— Никаких если. Даже если отринуть морально-нравственный аспект, у меня полно проблем и без женатых недоброжелателей семьи.
Ви закатывает глаза, но дискуссию не продолжает, и ужин проходит в молчании, потому что согласие не было достигнуто. По большей части мы с кузиной ладим, да и близки как лучшие подруги, но иногда я не могу найти в наших жизненных философиях ни одной точки соприкосновения. Будто на разных языках разговариваем. Она не виновата, ее воспитывали совершенно иначе, но иногда накричать очень хочется. Ви из тех, кто гонится за престижем, не гнушаясь переступать черту. Для нее жена на четверть ставки — не помеха…
После ужина разговор так и не склеился, и Ви ушла, зачем-то оставив мне журнал. Сначала я смотрела на него как на предателя, заставляя руки подчиняться мозгу и держаться подальше от кладези причесанной белиберды, но не удержалась, и в итоге сама не заметила, как оказалась на кровати с ним в обнимку, возмущенная мыслью, что ради такого бреда вырубают леса. Но прочитала всю статью. Дважды. Затем вдоволь позубоскалила на Харитоновскую тему на пару со своим еще более ядовитым внутренним «я», но даже близко не успокоилась, и в данный момент с пинка распахиваю дверь палаты Кирилла.
— Однако, — вместо приветствия говорит мой английский пациент, подпрыгнув от неожиданности. — Не с той ноги встали, Жен Санна?
— Ну, радует, что встала. А вы даже этим похвастаться не можете.
— А вот это удар ниже пояса.
— Нет, удар ниже пояса вас еще ожидает, — злорадно сообщаю я и плюхаюсь в кресло, по-хамски закидывая ноги на подлокотник. Как жаль, что мое вопиющее нарушение приличий остается незамеченным.
Кирилл морщит лоб в попытке понять природу такой резкой смены поведения, но черта с два догадается. Я уж точно не собираюсь рассказывать ему о вечерних откровениях кузины, потому только и остается, что измываться особо изощренно и якобы безвредно. Предвкушающе поглядывая на пациента, открываю заветный журнальчик на нужной странице.
— Итак, сегодня у нас в гостях знаменитый меценат, который облагодетельствовал тысячи тысяч больных раком мозга детишек, открыл крупнейший исследовательский центр в стране и беспардонно прется по белым кроликам.
— Боже, — стонет Харитонов, хватаясь за голову более ли менее разработанной рукой. — Жен, милая, отложите это, — кривится.
— Поправка, — хмыкаю. — Жен сегодня никакая не милая! И за эту несусветную чушь вы сейчас ответите по полной программе.
— Текст составлял наш агент, и я его после интервью оштрафовал.
— А то вы — тот, кто согласился с мозгом набекрень валяться овощем на неделю дольше — против такого агрессивного пиара. Да в жизни не поверю! Терпите! — фыркаю. — Кстати, обложка — загляденье, ммм, ах, эти золотистые кудри, на манер нимба обрамляющие лицо, и зафотошопленный до проникания в самую душу взгляд… прямо под стать любви к кроликам!
— Я вас не слышу, не слышу. И ни одного намека не понимаю, — пропевает Харитонов.
— Ну разве существует в этом мире человек, равнодушный к детям, лишенным детства? В своем исследовательском центре мы пытаемся создать как можно более теплую и уютную атмосферу, ведь положительные эмоции играют огромную роль в процессе выздоровления.
Зачитав этот отвратительно лицемерный абзац, я поднимаюсь из кресла и с чувством шлепаю журналом Кирилла по руке. Он весьма проворно отползает подальше и начинает тереть пострадавшее от моей несдержанности запястье.
— Брейк! — возмущается.
— Я ребенок, лишенный детства, а вы так мило об этом рассуждаете, пряча за спину Мурзалиева. — И еще раз шлепаю его журналом по руке. — Получайте! — рычу и снова ударяю.
— Жен, ну пожалуйста, это не я. Серьезно.
— Отвечали не вы или Рашида стягивали не вы?!
Окончательно осмелев, даю Харитонову журналом подзатыльник в надежде, что мозги на место встанут. После этого несчастный мужчина, побитый не только камнями, но даже и разгневанным доктором, не выдерживает, со второй попытки хватает меня за талию и усаживает на кровать, наощупь перехватывая запястья.
— Успокойтесь. — Но я вырываюсь, не могу перестать. — Да что с вами сегодня?
— Вы! — рявкаю.
— Сочувствую. Вот ведь вам досталось, — без тени улыбки отвечает, а я жадно вглядываюсь в его лицо.
Оно уже очень похоже на то, что изображено на обложке, только глаза отличаются. К счастью, не такие омерзительно-лазурные. Надеюсь, что дизайнера штрафовали вместе с пиар-агентом. Пристальное изучение лица Кирилла отвлекло меня от попыток его покалечить, и теперь длинные пальцы опасливо и неуклюже, успокаивающе гладят мои руки, не встречая сопротивления. Злость сменяется смущением и желанием почувствовать чужие прикосновения не только на предплечьях.
— Кузина, поделившаяся со мной этой газетенкой, уверяет, что вы понятия не имеете, как отличить кролика от больного раком ребенка! — пытаюсь разбудить прежнюю озлобленность.
— Ну, Жен Санна, не надо уж совсем в грязь-то меня. Кролики пушистые, а больные раком детишки лысые. Хотя теперь, когда степень волосатости я могу определять только тактильно, и если трогать одних, то обвинят в педофилии, а других — в зоофилии, с идентификацией могут быть проблемы.
<