Игрок
Шрифт:
Хочется кричать, и не тем истошным пронзительным криком, который издают жертвы, а прерывистым, с рычанием, с агрессией, присущей раненым хищникам. Я знаю, что мои чувства неправильны, недостойны существования и идут вразрез с тем, в чем я уверяла Ви всего несколько дней назад…
Пытаюсь мысленно укрыться за ее образом в обычный светлый и теплый кокон дома и детства. Закрываю глаза, вспоминая лица всех людей, которым дорога. Их вовсе не мало, но сейчас все кажутся такими незначительными. Ужасно стыдно. На их фоне Вера и Кирилл — настоящие исполины.
Заставляю себя отмереть, пока вся больница
— Ну давай же! — рычу на телефон, сенсор которого отказывается подчиняться пальцам. Мой список входящих звонков пугающе ограничен. Больница, мама, папа, Ян, Ви, Дима Дьяченко… То, что надо. — Дим… — голос звучит пугающе хрипло, и приходится откашляться. — Дима, привет. Я приняла решение по поводу операции, — говорю. — Сделай ее как можно быстрее. Я могу лечь уже завтра… или сегодня. Только, в случае чего, подтверди, что это совершенно необходимо сделать в ближайшие дни, ладно?
Разумеется, он более чем счастлив слышать такое. Раньше меня едва ли не волоком тащили в больницу, а тут целый «с новым годом, получите, распишитесь». Идеальный план побега.
Оборвав звонок, я еще с минуту наблюдаю за Кириллом и Верой. Она что-то говорит очень эмоционально, рассказывает, много жестикулирует. Такая открытая и счастливая, на меня совсем не похожа. А Харитонов ее внимательно слушает, кивает, переспрашивает, улыбается. Они выглядят семьей, настоящей. Я должна быть за них рада, мне ни к чему вмешиваться, мне не вынести этого зрелища. И до ужаса стыдно за поцелуй в лифте. Какая же я идиотка!
Кирилл
Вера прилетела сегодня ночью, и не посмеяться над ее приключениями невозможно. Она злится на моих родителей за то, что они ей не рассказали о случившемся — перепугались, что не одобрит их действий — и промолчали. В итоге, о приключившейся с супругом трагедии она узнала из газет и тут же рванула в аэропорт. С сумкой, которая у нее была с собой на работе. Благодаря маникюрному набору и порошку в витаминах ее чуть не сочли террористкой, допросили с пристрастием, но пропустили на борт. Но на этом приключения отнюдь не закончились. Благодаря бесконечным забастовкам авиакомпаний и общемировой «любви» к прямому сообщению с Россией, лететь Вере пришлось через всю Европу. В итоге, вместо нескольких часов она добиралась двое суток, и, несмотря на счастье от воссоединения с собственным супругом, поехала принимать душ, пообещав и мне, и родителям масштабный разбор полетов за сокрытие важной информации.
Я рад ее видеть, но когда она ушла, почувствовал облегчение. Будто обманываю, потому что никак не могу уложить в голове все случившееся, и без конца вспоминаю поцелуй Жен. Короткое порывистое прикосновение губ, наполнившее уверенностью. До него я волновался и переживал, а после понял, что найду в себе силы пройти любые испытания. Эффект допинга. Откуда он взялся? Разве так бывает?
Кажется, я еще никогда не чувствовал себя таким свободным и уверенным в том, что невозможного нет. Я хочу понять, просто осознать, что случилось, и не могу, упускаю что-то важное. Хотел разобраться, увидеть ее лицо, заглянуть в глаза, понять… но теперь приехала Вера, и, боюсь, мой
Где она, кстати? Каждый раз, когда нужно поговорить, мой доктор исчезает. Я потерялся во времени. Рано проснулся — не как всегда. Спросить, который час, получается только у появившегося Андрей Николаича.
— Четыре уже, — отвечает он спокойно. — Давайте-ка еще раз попробуем прозреть, когда никто над ухом не галдит, а то у вас слишком много посетителей.
— Это компенсация за прошлые недели, — отшучиваюсь и зажмуриваю глаза, мысленно уговаривая их работать.
— Упростим задачу. Я встану напротив окна, а вы попробуете разглядеть силуэт.
Мне нравится его идея. Несколько секунд я собираюсь с силами, убеждаю себя, что утром свет мне не померещился, что я приеду домой и избавлюсь от каждой картины, которая не нравится, даже от Ренуара. Терпеть не могу его пастельную мазню. Гений ли он? Бесспорно, но не мой гений, так зачем держу его я? Пусть радуется кто-то другой. Маме, например, он очень нравится. А я теперь буду смотреть лишь на то, что по-настоящему прекрасно.
Глаза открываю медленно, и… вижу. Белые пятна света и темную кляксу на этом фоне. Боже, я закажу такую картину и повешу ее вместо Ренуара. Еще чуть-чуть, и я разревусь как мальчишка!
— Я вижу… — произношу сдавленно. — Плохо, но я цвета и очертания различаю… — Дышать все тяжелее.
— Поздравляю. Скоро отек спадет, и зрение вернется полностью.
Отличные новости, но хотелось бы с ними и поделиться, оттого не выдерживаю. Где черти носят в такой момент Жен Санну? Неужели для нее это ничего не значит? Она поцеловала меня перед операцией, ее удача оказалась не лишней, ведь все прошло безупречно, а теперь исчезла, будто так и надо.
— А где Жен Санна? — спрашиваю у Капранова. — У нее ночная смена? — и, несмотря на множественные предупреждения о необходимом отдыхе, пытаюсь разглядеть лицо, выражения, жесты. Хочу увидеть ответ.
— Так, я должен снова заклеить вам глаза, а то спокойно вам, смотрю, не сидится.
И тут до меня доходит, что что-то случилось. Жен нет, а Капранов непривычно тих и серьезен.
— Вы не ответили на вопрос.
— Легла на операцию.
— На какую операцию?
— Кардио.
— Но она не казалась больной…
— В этой больнице о заболевании Елисеевой узнали прямо перед вашей госпитализацией. Она работает здесь три года, в том числе с кардиохирургами. Я бы очень удивился, если бы вы, будучи слепым, заметили, что с ней что-то не так. Поправляйтесь и не беспокойтесь о Жен, она сильная — справится.
Я был наивен, когда понадеялся на то, что этот день даст мне ответы и сопутствующее им облегчение. Все только больше усложнилось. Кстати, Капранов не прав. Одну странность за Жен я все же сумел заметить: в моей палате было тепло всегда, настолько, что я не раз просил медсестер открыть форточку, но руки Жен всегда оставались холодными, а еще губы. Даже в душном лифте у нее были холодные губы.