Игры рядом
Шрифт:
— Странно, — вполголоса проговорила Флейм, когда мы проезжали мимо поля, на котором трудились крестьяне.
— Что? — обернулся я.
— Они кажутся счастливыми.
Я взглянул на крестьян и понял, что она права. Золотистое солнце заливало поле, ласкало высокие тучные колосья, стебли бурьяна, согнутые спины и прикрытые платками головы. Издалека неслась песня, исполняемая сильным радостным альтом. Люди работали споро, а когда один из крестьян, мимо которого мы проезжали, разогнулся, чтобы утереть пот со лба, я увидел на его губах улыбку.
— Что же тут странного? — искренне удивилась Дарла. — Им хорошо здесь. Налоги очень умеренные.
Мы с Ларсом переглянулись. Можно было бы немало рассказать этой дурочке о буднях простого крестьянина, а лучше — дать ей в руки серп и отправить в поле. Но мы смолчали: и не только потому, что нам, высокородным господам, полагалось умиляться созерцанием радостного труда простолюдинов. Еще и потому, что, говоря начистоту, ни мне, ни Флейм, ни Ларсу до них не было никакого дела. Двести лет назад горстка безумцев возомнила, что крестьяне заслуживают лучшей участи. Крестьяне сильно удивились, и затея переворота благополучно провалилась. Где сейчас кости тех энтузиастов? Никто из нас не мнил себя предводителем бунтарского движения. Да, мы нападали на аристократов, мы унижали их, грабили, порой убивали, но всё это совершалось лишь для нашего извращенного удовольствия. До сих пор помню изумление, в которое повергло всех нас (меня в том числе) робкое предложение Линнетт поделиться награбленным дворянским добром с крепостными разоренного лорда. Какого хрена? Всё равно завтра придет другой лорд и всё отнимет. Так было и будет, какой смысл вносить сумятицу в раз и навсегда устоявшийся порядок?
Да, я не хотел бы оказаться на месте крестьянина, с младых лет и до гробовой доски гнущего спину на хозяйском поле. Но это не означало, что я тут же ринусь помогать всем угнетенным и обездоленным. Такой ерундой занимаются благородные рыцари, а не ублюдки вроде меня.
— О, а вот и замок! Мне кажется, я тут год не была! — благоговейно прощебетала Дарла, выводя меня из раздраженной задумчивости.
Мы чуть придержали коней у массивных дубовых ворот. Дозорные, похоже, узнали Дарлу, и к тому времени, когда мы подъехали ко рву, подвесной мост с грохотом обрушился на берег, взметнув тучу удушливой теплой пыли.
Мы въехали в широкий внутренний двор, усыпанный цветной галькой и мелким песком, словно триумфаторы после решающей битвы. Дарла была права: нас встретили бурей восторгов. Первой выбежала тучная бородавчатая женщина лет сорока, чья фантастических размеров грудь выдавала в ней кормилицу. К ней присоединилась целая толпа. Дарлу обнимали, целовали и обливали слезами радости люди разного пола, возраста и наружности, от кухарок до старика управляющего. Мы скромно стояли в сторонке, не спешиваясь. Флейм насмешливо скалилась, я сохранял нарочитую серьезность, и только Ларс, по обыкновению, оставался невозмутим.
Наконец вспомнили и о нас. Я на миг испугался, что сейчас вся эта зареванная от счастья толпа ринется к нам, но обошлось — всего лишь предложили спешиться и подождать милорда, который, без сомнения, немедленно примет героев, вернувших в родные стены уже оплаканное дитя. Маркиз Аннервиль проявил еще большее радушие — он самолично выбежал нам навстречу, игнорируя меч, безбожно колотящий его по ногам, стоило ему сделать слишком широкий шаг. Это был высокий поджарый мужчина лет пятидесяти, стройный, с превосходной выправкой, впрочем, не военной. Его густые каштановые волосы,
— Как мне вас благодарить?! — воскликнул он, прижимая дочь к груди, когда с формальностями было покончено. — Мы уж и не знали, где ее искать!
— В самом деле? — картинно удивился я и хотел добавить: «Вам нужно было спросить у своего сына», но, поймав умоляющий взгляд Дарлы, умолк. Она права. Не сейчас.
— Мы сделали то, что на нашем месте сделал бы любой благородный человек, — вежливо проговорил Ларс, отвешивая легкий поклон.
— Как бы то ни было, на ближайшие дни вы — мои гости! Прошу, пойдемте со мной!
У меня ныли зубы и сосало под ложечкой от всех этих банальностей. Ларс выдерживал испытание стойко, но Флейм оглядывалась с интересом. Она впервые попала в подобное место официальным (или полуофициальным) путем и не привыкла к такому обращению. Когда Аннервиль поцеловал ей руку, она зарделась в точности как Паулина, натренировавшая этот милый естественный румянец долгими упорными трудами. Флейм же смутилась искренне, снова — уже не впервые за последние дни — меня поразив.
Я взял ее под руку и провел вслед за Аннервилями в башню. Ларс замыкал шествие, словно насмешливый ангел-хранитель, не дающий своим суетливым подопечным потерять голову.
Титулованная семья как раз собралась обедать. Возможно, исчезновение дочери и сестры отбило у ее домочадцев покой и сон, но не аппетит. Стол ломился от яств, которыми можно было накормить десятерых. Взглянув на тучного молодчика, сидевшего по правую руку от места лорда и леди, я понял, что такое изобилие вызвано его прихотями. Увидев нас, вернее, маркиза, ведущего под руку маленькую Дарлу, молодчик побелел и вскочил, проявляя весьма противоречивые чувства.
— Йевелин, Куэйд, смотрите, кто пожаловал! — смеясь от радости, проговорил Аннервиль.
— Дарла! — сдавленно выкрикнул молодчик и бросился к ней. Когда он стиснул сестру в медвежьих объятиях, я подумал, что тридцатилетнему парню с его комплекцией, по-детски наивным лицом и рабской преданностью сумасбродной мачехе, вероятно, непросто живется на этом свете. Проклятье, какой-то я жалостливый сегодня.
Дарла, к моему удивлению, не оттолкнула лицемера, а нежно склонила курчавую головку на его широкую, тяжко вздымающуюся грудь. То ли память у нее коротка, то ли сердце большое, то ли она была редкостной лицемеркой.
Но, как оказалось, среди присутствующих находилась еще большая лицемерка. Она восседала на украшенном топазами троне во главе стола и наблюдала за разыгравшейся идиллической картинкой со снисходительным умилением матери, наблюдающей, как ее дети резвятся во дворе. Наконец она поднялась, являя невообразимую грацию каждым своим движением, обошла стол, шелестя юбками, и протянула холеные руки к падчерице.
— Дарла! — проговорила она. — О, боги… Бедная, дорогая моя девочка!
Дарла вскинула на мачеху полный ненависти взгляд, медленно отстранилась от брата и соединила свои маленькие пухлые ладошки с изящными руками молодой женщины.