Их любимая злодейка
Шрифт:
Во взгляде эльфа, в глубокой сапфировой синеве, читалась жажда. Желание пряталось под сенью длинных опущенных ресниц. И кусочек тела, что был виден в вырезе рубашки, эти три расстёгнутые пуговицы возбуждали сильнее откровенной наготы.
Всё это было моим. Оставалось подойти и взять.
Что я и сделала.
За моим приближением Вечер наблюдал настороженно. Надеялся, что правильно угадал мои намерения, и в то же время не верил в это. Не шевелился. Казалось, даже не дышал. С каждым моим шагом голубые глаза всё больше темнели, зрачки расширялись, заполняя радужку. Когда я подошла вплотную, из груди эльфа вырвался короткий судорожный вздох. Всю напускную холодность будто сорвало ветром. Эмоции хлынули наружу, прорвали плотину самоконтроля — неуверенность, мучительное нетерпение, страсть. Ничего больше не скрывало это прекрасное лицо. Желания и мысли были как на ладони.
«Ну же, — умолял его взгляд. — Давай, пожалуйста».
Я коснулась распахнутого ворота рубашки, провела пальцами по границе ткани и кожи. Наслаждаясь, Вечер прикрыл веки. Грудь его приподнялась в глубоком вдохе и медленно опустилась.
Мой.
Я встала на цыпочки, прижалась губами к горлу, к нежному местечку под кадыком, и от этой нехитрой ласки эльф дёрнулся, шумно втянув воздух. Его запах — теперь другой, более древесный, менее сладкий, но по-прежнему правильный — всё ещё пленил. Языком я собирала вкус его кожи, и, подставляясь, Вечер выгибал шею.
Его руки нерешительно опустились на мою талию. Сжали крепче, смяв шёлковое платье, собрав ткань складками. А потом…
Потом от робости не осталось следа.
Куда исчезли неуверенность и смущение? Кто этот незнакомец с силой вдавивший меня в своё тело, с рычанием опрокинувший на кровать, накрывший собой и голодно, жадно впившийся в губы?
Целовался эльф неумело. Но как самозабвенно! Словно время стремительно истекало и он пытался урвать как можно больше. Словно боялся, что в любой момент его могут оттолкнуть. Что я передумаю, уйду, оставлю его в одиночестве — мучиться от неутолённой страсти.
Но и во мне самой разгорался пожар вселенских размеров. Внизу живота сладко ныло. Грудь распирало от переполняющих чувств, будто внутри, за рёбрами, зрел, наливаясь жаром, огненный шар. И я готова была взорваться, сжечь всё дотла, умереть и воскреснуть.
Ладонь эльфа накрыла мою грудь поверх платья, скользнула ниже, под юбку. Прохладные пальцы отодвинули бельевые кружева и наконец оказались там, где были нужны больше всего. Прошлись по складкам, нащупали влажную щель и толкнулись внутрь.
Толкнулись. И замерли.
К моей досаде, в эльфе проснулся вчерашний девственник. В движениях снова ощущалась скованность, боязнь сделать что-то неправильно, причинить боль. Неопытность не всегда была достоинством.
Вспомнив строгую эльфийскую мораль, я задалась вопросом: а знал ли Вечер, как выглядит клитор и где его искать? Похоже, мне предстояло заняться его обучением.
— Возьми меня, — шепнула я в длинное ухо, обрамлённое волосами, и куснула за острый кончик. Подгоняя, ударила мужа пяткой по ягодицам.
И он послушался. Дрожащей рукой приспустил штаны — мы так и остались в одежде — устроился между моими бёдрами и ворвался. Резко. Заполнив меня одним толчком.
Глава 33
Пока память, а главное, магия не вернулись, я была уязвима. Поэтому вечерами Кхалэ постепенно и очень дозированно вводила меня в курс государственных дел, а также просвещала по поводу придворного этикета. Тот в свою очередь сводился к двум вещам: к тому, что мне нужно было делать, — наводить на всех страх, и к тому, чего нельзя ни в коем случае, — показывать свою человечность. Таким образом, с посторонними людьми я в основном молчала и хмурилась.
Острые вопросы, возникающие у меня время от времени, Кхалэ обходила с мастерством фокусника. Уводила тему в безопасную сторону или заставляла блуждать в дремучем лесу непонятных терминов и обтекаемых фраз.
И я всё чаще думала о том, что она скрывает. Какую правду запрещает говорить мне под страхом смерти? И подозревала, что, если прямо потребую ответа, Кхалэ заставит меня забыть, что я о чём-то спрашивала.
Возвращаясь после таких уроков, в постель я падала морально вымотанная, с ощущением, будто я муха, застрявшая в паутине. И общение с мужьями становилось отдушиной. Я знала, что Вечер благороден и никогда меня не предаст. А Сивер принесёт и кинет к моим ногам голову любого врага. Кстати, сколько дракон уже отсутствовал? Почему не возвращался? Связь, должно быть, причиняла ему невыносимую боль.
После душа я закуталась в одеяло, удобно устроившись среди подушек. Красные ночи, зловещий свет алых лун до сих пор угнетали. В который раз за неделю я попыталась пробудить свои магические способности. Мне казалось, если я очень сильно захочу, всё получится: вот тот кувшин с водой силой мысли сдвинется с места, а та подушка в ногах кровати поднимется в воздух. Но, похоже, Кхалэ была права: ничего не оставалось, кроме как набраться терпения и ждать, пока сила сама чудесным образом пробудится.
Перебирая тревожные мысли, я не заметила, как заснула, а когда посреди ночи открыла глаза, обнаружила себя лежащей на груди Сивера. Дракон нежно гладил меня по волосам. По изменившемуся дыханию он понял, что я проснулась. Его рука на миг замерла, а потом продолжила неспешную ласку. Я хотела узнать, где он был, но почему-то не могла заставить себя заговорить. Так мы и лежали некоторое время в неуютном молчании. Затем Сивер сдвинулся, чтобы увидеть моё лицо.
— Ты презираешь меня? — спросил он.
Презираю? Поэтому он не возвращался? Стыдился своего поражения? Как там Кхалэ сказала: «Это был огромный удар по его самооценке»?
— За что я должна тебя презирать? За то, что ты проиграл?
Сивер скривился, словно от боли.
— Кхалэ говорит, тебе это было полезно.
— Ты тоже так считаешь?
Я долго медлила, но всё же ответила честно:
— Да. Ты творил жуткие вещи. Ужасные. И если когда-нибудь я изменю своё отношение к тебе, то только поэтому: из-за твоих поступков.