Иисус из Назарета. Часть вторая. От Входа в Иерусалим до Воскресения
Шрифт:
Но здесь возникает вопрос: как это видел Сам Иисус? И как христиане поняли Его? В этой книге мы не ставим перед собой задачи исследовать, в какой мере отдельные моменты пророческой беседы Иисуса соответствуют Его подлинным словам. То, что Он предсказал конец Храма, причем именно его «теологический конец» с точки зрения истории спасения, не подлежит сомнению. Об этом, наряду с пророческой беседой, свидетельствуют, прежде всего, слова о «пустом» доме, с которых мы начали наш разговор (Мф 13, 37–38; Лк 13, 34–35) и слова лжесвидетелей на суде над Иисусом (Мф 26, 61; 27, 40; Мк 14, 58; 15, 29; Деян 6, 14), которые были произнесены как насмешка под Крестом и которые мы слышим из уст Иисуса в их подлинном звучании в Евангелии от Иоанна.
Иисус любил Храм как дом Своего Отца (Лк 2, 49) и охотно учил в нем. Он защищал его как дом молитвы, предназначенный для всех народов, и пытался подготовить его к этому. Но Он также знал, что время
Формирующаяся Церковь должна была собрать воедино «осколки» слов Иисуса о Храме и, прежде всего, о Кресте и Воскресении, чтобы, в конечном итоге, увидеть в них единое целое, то, что хотел сказать Иисус. Это была нелегкая задача, но, начиная с Пятидесятницы, ученики приступили к ее выполнению, и сегодня мы можем сказать, что все наиболее значимые элементы нового синтеза богословия апостола Павла были известны еще до внешнего разрушения Храма.
Об отношении первохристианской общины к Храму рассказывают «Деяния апостолов»: «И каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа» (Деян 2, 46–47). Таким образом, Священное Писание называет два места пребывания Церкви: для проповеди и молитвы христиане встречаются в Храме, так как он по-прежнему воспринимается ими как дом Слова Божьего и молитвы, а Евхаристия – новое «культовое» средоточие жизни верующих – совершается в домах как местах собрания, следуя наказу Воскресшего Господа.
Даже если эта община еще открыто не дистанцируется от предписанного Законом жертвоприношения, мы уже видим существенное отличие: то, что до сих пор было жертвой, упраздняется «преломлением хлеба». За этими простыми словами кроется указание на завет Тайной вечери, на единство и общение в Теле Христовом, на Его смерть и Воскресение.
За новым богословским синтезом, видящим в смерти и Воскресении Иисуса конец Храма еще до его внешнего разрушения, стоят два великих имени: Стефан и Павел. Стефан принадлежал в иерусалимской общине к группе «эллинов», то есть к группе говоривших по-гречески иудеохристиан, которые своим новым способом толкования Закона подготовили «почву» для христианства св. Павла. Большая речь, в которой Стефан пытался изложить новый взгляд на историю спасения, в решающий момент прерывается: ярость противников достигает своего апогея и находит выход в избиении Стефана камнями. Но то, о чем, собственно, шла речь, ясно выражено в предъявленном синедриону обвинении: «Мы слышали, как он говорил, что Иисус Назорей разрушит место сие и переменит обычаи, которые передал нам Моисей» (Деян 6, 14). Речь идет о предсказанном Иисусом конце каменного Храма и о совсем ином Храме, которому Стефан уже посвятил себя и сделал центральной идеей своего благовестия. Даже если мы не можем во всех подробностях реконструировать откровение св. Стефана, главная мысль этого откровения ясна: время каменного Храма и его культа прошло. Ибо Бог Сам сказал: «Небо – престол Мой, и земля – подножие ног Моих. Какой дом созиждете Мне или какое место для покоя Моего? Не Моя ли рука сотворила все сие?» (Деян 7, 49–50; ср. Ис 66, 1). Стефан знаком с критикой пророков. Для него со смертью и Воскресением Иисуса время храмовой жертвы и время самого Храма истекло. Слова пророков вступили в полную силу. Началась новая эпоха, эпоха исполнения изначального Замысла.
Жизнь и благовестие св. Стефана остались фрагментом, внезапно оборвавшимся его казнью, которая одновременно стала исполнением его вести: его предсмертные страдания уподобляются страданиям Иисуса. Как и распятый Христос, он молится перед кончиной: «Господи! Не вмени им греха сего» (Деян 7, 60). Претворить в жизнь откровение Стефана и, основываясь на нем, открыть двери Церкви язычникам выпало другому – Павлу, который, будучи в тот момент еще Савлом, одобрял убийство Стефана (см. Деян 8, 1). В задачу этой книги не входит описание ни основных тезисов богословия св. Павла, ни даже его представлений о культе и Храме. Речь здесь идет лишь о том, что формирующееся христианство задолго до внешнего разрушения Храма было убеждено в том, что время Храма в истории спасения прошло, как об этом возвестил Иисус в Своем слове об оставленном доме и в беседе о новом Храме.
Великая борьба св. Павла за принятие в лоно Церкви язычников, за христианство, «свободное от Закона», разумеется, не имеет прямого отношения к Храму. Основной темой споров различных иудеохристианских группировок были обычаи, в которых выражалась иудейская идентичность: обрезание, суббота, заповеди, касавшиеся вкушения пищи, «законы чистоты». В то время как обсуждение в христианской среде вопроса о спасительной необходимости соблюдения этих «обычаев» носило драматический характер и, в конечном счете, привело к аресту апостола в Иерусалиме, в Священном Писании странным образом отсутствует даже намек на споры о Храме и необходимости принесения в нем жертв. И это при том, что, согласно «Деяниям апостолов», очень многие из священников «покорились вере» (Деян 6, 7).
Тем не менее Павел не оставляет этот вопрос без внимания. Напротив, центральной идеей его благовестия становится мысль о том, что в крестной Жертве Иисуса Христа все жертвы нашли свое исполнение, что на Кресте совершилось то, ради чего и приносились все жертвы, а именно искупление. Иисус заступил на место Храма, Он Сам стал новым Храмом.
Достаточно краткой ссылки. Наиболее существенное высказывание на эту тему мы находим в Послании к римлянам: «Потому что все согрешили и лишены славы Божией, получая оправдание даром, по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе, Которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его через веру, для показания правды Его в прощении грехов, соделанных прежде» (Рим 3, 23–25). Слово, переведенное здесь как искупление, на греческом языке звучит как «hilasterion», а на иврите – как «kappor"at». Этим словом обозначалась крышка (очистилище) Ковчега завета (Лев 16, 2). Это место, над которым в облаке являлся Яхве, Господь, место таинственного присутствия Божьего. Это святое место окроплялось в День очищения Йом-Киппур 19 кровью принесенных в жертву за человеческие грехи тельцов, «чья жизнь отдавалась в умилостивительную жертву Богу за грехи людей, по собственной вине лишивших себя жизни» (Wilckens II/1, S. 235). Основная мысль заключалась в том, что Бог Сам касался жертвенной крови, вбиравшей в себя все человеческие грехи, очищая ее, и люди, за которых эта кровь проливалась, также очищались посредством соприкосновения с Богом. Эта удивительно глубокая и в то же время очевидно недостаточная мысль, конечно же, не могла остаться последним словом в истории веры Израиля.
19
В немецком языке День очищения звучит как «Праздник примирения».
Когда Павел использует слово «hilasterion» применительно к Иисусу, называя Его очистилищем Ковчега завета и, таким образом, местом пребывания живого Бога, вся ветхозаветная теология культа (и вместе с ней – все теологии культа в истории религии) упраздняются и одновременно переходят на новый уровень. Иисус Сам являет присутствие живого Бога. В Нем соприкасаются Бог и человек, Бог и мир. В нем совершается то, для чего и был установлен обряд очищения: посредством крестной Жертвы Иисус как бы погружает все грехи мира в океан Божественной Любви и растворяет их в нем. Приступить ко Кресту, войти в общение со Христом означает войти в пространство преображения и искупления.
Все это сегодня представляется нам очень сложным. Мы вернемся к этой теме, когда будем подробно говорить о Тайной вечере и крестной смерти Иисуса, и попытаемся понять, о чем идет речь. Здесь же достаточно показать, что Павел практически полностью включил идею упразднения Храма и его теологию жертвы в свою христологию. Для Павла Храм и его культ прекратили существование в момент распятия Христа. Если мы вместе с Ульрихом Вилькенсом допустим, что эти строки из Послания к римлянам (Рим 3, 25) являются иудеохристианской «формулой веры» (I/3, S. 182), мы увидим, как рано это убеждение созрело в христианстве. С самого начала христианство знало: воскресший Христос – новый Храм, подлинное место соприкосновения Бога с человеком. Вот почему Вилькенс с полным правом говорит: «Христиане с самого начала не принимали участия в храмовом богослужении. (…) Поэтому разрушение храма в 70 году н. э. не было для них религиозной проблемой» (II/1, S. 31).
Таким образом, становится очевидным, что великое теологическое откровение Послания к евреям лишь развивает то, что уже было сказано апостолом Павлом, а Павел, в свою очередь, в значительной мере использует Предание Церкви.
Позднее мы увидим, что первосвященническая молитва Иисуса также по-новому истолковывает происходившее в День очищения и, таким образом, всю ветхозаветную теологию искупления и видит ее исполнение в крестной Жертве.
При поверхностном чтении или слушании пророческой беседы Иисуса может сложиться впечатление, что Иисус хронологически связал конец Иерусалима с концом мира. Эту мысль подтверждают слова Матфея: «Вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; и тогда явится знамение Сына Человеческого на небе» (Мф 34, 29–30). Эта прямая временн'aя связь между концом Иерусалима и концом мира, казалось бы, находит дополнительное подтверждение в словах: «Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет» (Мф 24, 34).