Иисус неизвестный
Шрифт:
Кто этот Сын человеческий? (Ио. 12, 34.) —
недоумевают, может быть, вместе с народом.
Когда же Он вошел в Иерусалим, весь город пришел в движение, и говорил: кто это? (. 21, 10).
…Не знаем, откуда Он, . (Ио. 9, 29.)
Видят, что Он как будто прячется от них, и не понимают, зачем.
Кто же Ты? (Ио. 8, 25). — Долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты Христос, скажи нам прямо. (10, 24).
Прямо не может сказать, так же как знамения с неба не может показать «роду сему лукавому и прелюбодейному»; сами должны увидеть, узнать, что это Он.
Если так, то значит, много было узнаваний, исповеданий; но такого, как здесь, в Кесарии
669
Weizsacker, Untersuchungen "uber die evang Geschichte 1901, S. 300.
Здесь, в Кесарии, только что Петр сказал: «Ты — Христос», — родилось христианство, потому что все оно — в трех словах: «Иисус есть Христос». Тайна Вифлеема или Назарета — Рождество Христа в человеке; тайна Кесарии Филипповой — Рождение Христа в человечестве. Родилось христианство — умерло язычество, «умер Великий Пан». Только что Петр сказал: «Ты — Христос», — здесь, в священной роще Пана, может быть, пронесся, над головами Тринадцати, в ночной темноте, по верхушкам деревьев, как бы панического ужаса шепот, — умирающего бога Пана последний вздох.
Умерло язычество — умер и Израиль. Этого Петр еще не знает; узнает Павел. Если «Израиль» значит «Закон» а «конец Закона — Христос» (Рим. 10, 4), то Он же — и конец Израиля. Здесь, в Кесарии Филипповой, Петр, только что сказал: antach Meschina, «Ты — Христос», — убил Израиля.
Лучше всего объясняет исповедание Петра Иоанн:
Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. И мы уверовали и узнали, что Ты — Христос. Сын Бога Живого. (Ио. 6, 68–69.)
Главное — то, что «узнали»; не только «уверовали» но и «узнали».
Если не узнаете, что это Я, то умрете во грехах ваших (Ио. 8, 24.)
Когда вознесете — (распнете) — Сына человеческого, тогда узнаете, что это Я. (Ио. 8, 28.)
Это говорит не только иудеям, но и всем, до конца времен не узнающим, — Неузнанный.
Начал исповедание Петр — кончит сам Иисус. [670]
Первосвященник в Синедрионе, судящем Господа, спросит Его:
Ты ли Христос, Сын Благословенного?…Иисус сказал: Я, и вы узрите Сына человеческого, сидящего одесную Силы (Божией) и грядущего на облаках небесных.
670
H. J. Holtzmann, Das messianische Bewustsein Jesu, 1907, S. 70.
Тогда первосвященник, разодрав одежды свои, сказал: на что еще нам свидетелей?
Вы слышали богохульство. Как вам кажется? Они же все признали Его повинным смерти. (Мк. 14, 61–64.)
«Кто Ты?» — на этот вопрос отвечает Иисус всегда, и не может ответить иначе, как только одним словом: «Я», — «Я есмь».
Два у Него человеческих имени: «Иисус» и «Христос»; Божеское же имя — только одно: «Я». Каждый человек говорит: «я», но никто никогда не говорил и не скажет этого так, как Он. Все наши «я», человеческие, — временны, частны,
Вот что значит Кесария Филиппова.
Что произошло после исповедания Петра? В ответе на этот вопрос, между Марком, с одной стороны, и Лукой и Матфеем, с другой, — противоречие как будто неразрешимое.
…Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин (по-арамейски, bar-jona), ибо не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах. И Я говорю тебе: ты — Петр (Kifa, «Камень», по-арамейски), и на сем камне Я созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют ее. И дам тебе ключи царства небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах. (Мт. 16, 15–19.)
Против исторической подлинности этих слов говорит многое. Прежде всего, их отсутствие в свидетельстве не только Луки, но и Марка-Петра. Если слова эти помнят другие — те, от кого узнал их Матфей, мог ли забыть их именно тот, кому они сказаны? А если помнит, то почему скрывает, молчит? Все из-за того же «смирения», заставившего его, будто бы, скрыть и хождение по водам? Это так же невероятно, как если бы Петр умолчал из смирения о том, что удостоился первый увидеть воскресшего Господа. Да и нечем было слишком «гордиться» Петру в Кесарии Филипповой: противовес гордыне дан ему тотчас; так же низко пал, как высоко вознесся. Тотчас же за тем словом Господним: «Блажен ты, Симон Ионин», — услышит другое: «Отойди от Меня, сатана!» Подлинным для него смирением было бы не умолчание, а признание того, с какой высоты он пал.
Это во-первых, а во-вторых: более, чем вероятно, что говорить о «Церкви», в смысле позднейшего греческого слова, ekkl^esia, Иисус не мог уже потому, что не только этого слова, но и самого понятия не было тогда в Израиле. Он мог произнести, на языке арамейском, только слово kahal, что значит «собрание», «община» иудеев, — по крови и по закону, «обрезанных». Кроме них, никто не входит в kahal; в будущую же Церковь, Экклезию, войдут и язычники, «необрезанные» — «псы». Между Кагалом и Церковью — такая же разница, как между Иудейским Мессией и христианским Христом.
В-третьих, наконец: слова «Церковь» нет нигде в Евангелии, кроме двух Матфеевых свидетельств, — этого, Кесарийского, и другого, где Иисус, уже на пути в Иерусалим, повторяет слово о связывающей и разрешающей власти Церкви, говоря уже не только Петру: «свяжешь — разрешишь», но и всем верующим: «разрешите — свяжете»:
ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мт. 18, 18–20.)
В том, Кесарийском, слове, «Камень», положенный в основание Церкви, — Петр, а в этом — сам Христос; в том Петр — один над всеми, а в этом Христос — один во всех; путь от Церкви ко Христу — в том, а в этом — от Христа к Церкви. Между этими двумя словами — такое противоречие, что если одно было, то другое не могло быть сказано. Вернее же всего, по нашим трем доводам, что ни одно не было сказано, потому что Иисус о Церкви говорить совсем не мог, и что слово это вложено в уста Его самою Церковью, уже возникавшей в лице первохристианской общины. Будущее здесь перенесено в прошлое, внутренний опыт, религиозный, — во внешний, исторический; мистерия — в историю.