Икона
Шрифт:
— Извини. — В его ответе прозвучало не смущение, как бы ему хотелось, а действительно извинение. — На самом деле как раз наоборот — все уплывает от меня.
— Бедный мальчик.
Она повернулась к выходу, но он протянул руку и взял ее за плечо. Обернувшись, она снова поцеловала его, и на этот раз он понял намек.
8
Он поджидал черный седан, который должен был спуститься с Семьдесят девятой улицы; день был холодный, и Мэтью решил укрыться в кафе. Огромные стеклянные окна давали прекрасный
Он никак не мог сосредоточиться из-за недостатка сна и отнюдь не неприятного волнения. Мысленно он постоянно возвращался на несколько часов назад, в тепло ее постели, к неожиданно горячему телу. Она была готова к нему, и достаточно было одного прикосновения, чтобы зажечь ее. Какое-то время он просто прикасался к ней, наслаждаясь самим процессом прикосновения. Он не принял осознанного решения остаться, он просто оказался там, в предрассветных сумерках, придавленный ее весом, — и не сразу понял, где находится. Полусонные, они снова и снова открывали для себя друг друга. Ана смехом пыталась скрыть смущение от своего удовольствия, ее тело послушно отзывалось на любое его движение. Он долго держал ее в руках, обнимал, не говоря ни слова, вдыхая запах ее волос, кожи; его тело и разум расслабились — наверное, впервые за несколько недель. Его тело все еще хранило блаженно примитивное воспоминание о ней, о том, как хорошо им было вдвоем.
За завтраком они снова заговорили об иконе. Похоже, она определилась с решением. Мэтью убеждал ее не спешить, но на самом деле был удовлетворен. Когда он уже собирался закрыть за собой дверь, она остановила его.
— Это было опрометчивым поступком, — сказала она, сжав его руку. — Мы едва знакомы.
— Чтобы узнать друг друга, нужно время. У нас не так уж плохо получается.
— Я даже не знаю, сколько тебе лет.
— А это имеет значение?
— Нет.
— Ну ладно, мне четырнадцать, — признался он. — Правда-правда, я бреюсь с одиннадцати.
Ана улыбнулась, уже думая о чем-то другом.
— Ты не хотел на ней жениться. Проблема была в этом, верно? — Она произнесла эти слова с такой уверенностью, что он даже не стал ничего отвечать. — Но в этом нет твоей вины, Мэтью. Просто это твое решение.
— Мне тридцать.
Она изобразила сильное огорчение, хотя на самом деле не могла быть намного старше его. Очевидно, она привыкла находиться в окружении солидных мужчин. Наконец он освободился и растаял в утренней прохладе, но все еще представлял себе ее стоящей в полуоткрытой двери, в сером кашемировом платье, с зачесанными набок волосами, голубые глаза провожали его, пока он спускался по лестнице, смотрели на него, понимали его, глубоко и беспокоящее проникали внутрь.
В кафе было прохладно, и Мэтью, пытаясь согреть руки, сжимал чашку с кофе. Когда он снова поднял глаза, на тротуаре, рядом с автобусной остановкой, стоял Фотис. Старик делал вид, что оглядывается по сторонам, хотя Мэтью был уверен, что тот заметил его в витрине
— Я опоздал?
— Нет, просто не хотелось ждать на холоде.
— Нам надо будет купить тебе пальто потеплее. Может, не пойдем гулять и останемся здесь?
— Конечно. — Он повесил пальто деда и втиснулся в кресло напротив. Народу было немного, и официант тут же навис над ними.
— Это то самое место, где готовят хороший рисовый пудинг? — спросил Фотис.
— Лучший в Нью-Йорке — подтвердил Мэтью.
— Два, пожалуйста.
Официант скользнул за прилавок. В этом тесном пространстве работали трое, гремя посудой и покрикивая друг на друга на смеси греческого и испанского.
— Ну что ж, — Фотис наклонился над столом, — что такое срочное и неотложное ты хотел мне сообщить?
— Я бы мог сказать тебе и по телефону.
— Такие разговоры лучше вести с глазу на глаз.
Мэтью побарабанил пальцами по пластиковой столешнице. Он должен загнать старого интригана в угол.
— Я уверен, что мисс Кесслер пойдет на сделку с церковью.
Старик медленно кивнул:
— Превосходно. Ты прекрасно справился, мой мальчик.
— Да я ничего особенного не делал — просто беседовал с ней.
— Я же говорил, что этого будет достаточно.
— Я знал, что тебя это порадует.
— Зато, боюсь, тебе это неприятно.
Мэтью пожал плечами. Фотис принялся за только что принесенный десерт.
— Думаю, она сделала правильный выбор, — продолжал Мэтью, — но не могу избавиться от ощущения, что вел себя нечестно по отношению к ней. Она ничего не знает о твоих связях с церковью.
— А что здесь знать? Они попросили о помощи, помощь оказалась не нужна.
— А я хотел ей рассказать, что они обратились к тебе, а ты обратился ко мне.
Фотис продолжал поглощать пудинг. К его усам прилипло несколько крупинок риса.
— Ты же сказал, что она пришла к этому решению самостоятельно. Рассказав ей, ты тем самым заставишь ее сомневаться в своем решении.
— А может, ей и следует сомневаться?
Старик быстро взглянул на него:
— Почему?
— Потому что, например, другой покупатель мог бы заплатить больше. К тому же музей должен отчитываться о своих действиях. А кто знает, что сделают с иконой греки?
— Надо настаивать, чтобы они тоже отчитывались.
— Я же сказал, что не могу ни на чем настаивать.
— Тогда посоветуй ей. Пока что у тебя неплохо получалось.
— А почему я должен действовать вопреки интересам музея, в котором работаю?
— Это другой вопрос.
— Я лишаю себя возможность иметь икону в своем распоряжении, изучать ее не торопясь, спокойно, в удобное для себя время. Меня такой расклад очень бы устроил.
— И это тоже другой вопрос. — Фотис помолчал, доедая пудинг. В кафе набилось несколько женщин с разноцветными бумажными пакетами, что-то весело лопотавших на каком-то из скандинавских языков. — Итак, перед нами девушка, музей и ты сам. Кто же на первом месте?