Илья Муромец.
Шрифт:
— Так что нам делать-то, Илья Иванович? — скрипнул зубами Владимир. — Думаешь, я сам о том не думал? Вдоль Белгородской дороги встали новгородцы с Соловьем Будимировичем, они уж и ладьи на катки Олеговой сноровкой поставили, ими поле перегородили. Если и оступят нас со всех сторон, будем биться, как батюшка мой под Доростолом и на Порогах! Мертвые сраму не имут!
— Оно и верно, мертвым все равно, — тяжело сказал Муромец, затем вздохнул и мягче продолжил: — Прости, княже, меня, старого да глупого, дурости говорю. Что будет, то будет, тут уж как Бог решит.
Оба помолчали, потом князь с тоской молвил:
— Были ж раньше хаканы как хаканы — тот же Куря, хоть и
— Он, княже, страшный человек, — тихо сказал Муромец. — Он мнит степным своим бесованием, что вся земля, от Пояса и до франкских стран, ему дадена. И думает ее забрать.
— А ты почем знаешь? — удивился Владимир.
— А он мне сам сказал, — спокойно ответил богатырь. — Я его, государе мой, вот как тебя сейчас видел.
И еще час рассказывал Илья Иванович, как хотел в одиночку, своей силой убить степного царя, как попал в полон, как звал его сыроядец Калин себе служить, да отказ получил. Ничего не утаил Муромец, и про то, какую лютую казнь позорную уготовил ему печенежский владыка, как злые каты — хазарин да ромей, собирались русского богатыря на кол сажать, и как чудесная сила Илью от того избавила. Владимир слушал, словно малый ребенок волшебную сказку, что и страшная, и кончается хорошо.
— Значит, не оставил тебя Бог, Илья Иванович? — новым, помолодевшим голосом спросил великий Князь.
— Ему молился, — коротко ответил богатырь. — Не пойму вот только, чего этот ромей на меня так вызверился.
— Сын Фоки, говоришь? — переспросил Владимир. — У Варды Фоки был сын Фома, вместе с отцом против шурьев моих, базилеев царьградских, крамолу ковал. Я вместо вено за Апраксею войско против него послал. Варду-то убили, а сын его утек, ан, видишь, где объявился. Ну да то дело прошлое. Я вот чего не пойму, Илья, чего Калин ждет? К нам с каждым днем все больше войска стекается, а он на том берегу стоит...
Муромец помолчал, затем сказал:
— Мыслю я, княже, того он и ждет, чтобы все полки русские здесь, под Киевом, собрались. Хочет он, собака, одним ударом нас прихлопнуть, чтобы потом, без опаски, всю Русскую землю огнем и мечом пройти. А дружина твоя, Киевское войско, из-под Белгорода еще не подошла.
— А подойдет ли?
— Думаю, подойдет, — твердо сказал богатырь. — Потому — от Киева до Белгорода рукой подать, не отсидятся. Ратибор Стемидович — муж гордый, до последнего тянуть будет, но придет.
— Ну, дай-то Бог, — вздохнул Владимир.
За дверью послышался шум, низкий голос человека в летах увещевал кого-то молодого и горячего, затем дверь распахнулась, и в покои не вошел, а ворвался невысокий широкоплечий воин лет двадцати трех в короткой кольчуге. Сдернув с головы простой клепаный шелом, он поклонился в пояс и быстро подошел к столу.
— Улеб? — Владимир привстал со скамьи. — Что за дело? Или враг через Днепр пошел?
— Княже, не вели казнить, вели слово молвить, — выпалил порубежник по старому обычаю. — В ночь ходили доглядать к Вышгороду, за Вышгородом на воде огни увидели. Подскакали, окликнули, нам ответили — Сигурд-боярин с варягами из Царьграда идет. Узнали, что Киев печенегами обложен, спросили — не нужны ли князю воины. Они уж откуда-то проведали, что Илья Иванович из поруба вышел, готовы биться, если о цене сговоритесь, но Сигурд сказал, что только с тобой говорить будет и с Муромцем, а бояр присылать не надобно...
Выпалив все на одном выдохе, Улеб судорожно набрал воздуха и поклонился вдругорядь:
— Здравствуй, Илья
— Здорово, молодец, — кивнул богатырь.
— Спасибо за добрые вести и за службу твою, Улеб Радославич.
Владимир поднялся из-за стола, снял с пальца золотой перстень и, подойдя к молодому воину, вложил драгоценность в его ладонь.
— Забыл я, что вашими мечами Русь стоит. Прими за усердие. Илья Иванович...
— Слушаю, княже, — богатырь поднялся и встал рядом с государем.
— Отдохнуть тебе не придется, едем сейчас же, Улеб, покажешь дорогу.
Владимир подошел к ларю у стены, откинул крышку и вынул кольчугу. Скинув дорогой кафтан, надел толстую шерстяную рубаху и возложил на себя доспех.
— У тебя, княже, вроде раньше другая была, с жемчугами по подолу? — спросил Илья.
— В ту уже не влезаю, — коротко бросил государь.
Скакать ночью по днепровским кручам сможет не всякий, но Улеб уверенно вывел отряд на Черниговскую дорогу, и теперь всадники шли скоком, торопясь обернуться до рассвета. Владимир взял с собой три десятка отроков, да с Улебом шло пятнадцать порубежников. От вражьей сторожи отбиться хватит, Илья Иванович один сотню разгонит, а на большой бой князь лезть не собирался. Справа от дороги сбегали к Почайне изрезанные оврагами холмы, слева громоздились к ночному небу поросшие лесом кручи. Илья примечал: здесь коннице не разгуляться, стало быть, бой пойдет на одном широком поле, с боков печенегам не обойти. Тут можно и вдвое большее войско в копья принять, если свои вои опытные, как у Ратибора. А была бы Застава — так и втрое больше шли, все равно выстоим!
Не доезжая нескольких верст до Вышгорода, Улеб свел отряд со шляха на лесную тропу, сказав, что печенеги перелезли Днепр неподалеку и на открытой дороге можно наскочить на вражью сторожу. С полторы версты шли по лесу, ведя коней в поводу. Огрузневший за долгие мирные годы князь быстро запыхался, но когда дружинники хотели подсадить в седло, мол, поведем сами и с боков поддержим, государь рявкнул медведем и прибавил шагу. Вышли из лесу уже у города. Вышгородцы, отправив баб и детей в Киев, послали Владимиру весть, что из родных домов не пойдут, будут биться на стенах, а войска в помощь не нужно, знают, у князя дружинами скудно. Вышгород был построен еще Игорем прикрывать мост и перевоз через Днепр, хоть и маленький, но город стоял на высоком холме, вал имел крутой, а тын крепкий, так что, даст Бог, отсидятся. Над рекой плясали языки пламени — это догорали подожженные сегодня утром по приказу Владимира мост и паромы. Теперь печенеги их лихим наскоком не захватят и переправляться будут вплавь. Обогнув город с запада, проехали еще с версту вдоль берега. Отсюда уже был виден речной стан варягов — северные мореходы встали на стремнине, связав корабли и бросив крепкие якоря. Чтобы какие-нибудь хитрецы не подплыли в темноте с ножами в зубах, на кораблях горели факелы, освещая, пусть и недалеко, речную гладь. До берега было рукой подать, уже можно было разглядеть мачты и звериные головы на носах кораблей. Илья поднял руку:
— Красно Солнышко, дозволь первому пойти, в то время сейчас тревожное, поди разберись, сколько нас тут — как бы стрелами не встретили. С Сигурдом я крепко дружен был, сведаю, что у него на уме, потом уж вас позову, а вам бы пока здесь подождать.
— Иди, Илья Иванович, — кивнул Владимир.
Бурко скакнул прямо с кручи, копыта ударили в речной песок, конь прорысил по кромке воды, гася разбег. На ладьях зашумели, но берег был русский, потому стрелять не стали, вместо этого кто-то громко, по-русски, но на варяжский лад крикнул: