Илья Муромец.

Кошкин Иван Всеволодович

— Что, воевода, решил на коне потешиться? — спросил Улеб.

— Угу, — ответил Сбыслав, с досадой замечая, что его конь идет широкой рысью, а лошадка порубежника хоть и трюхает, опустив голову, все же держится рядом. — Их загоны к Днепру вышли, перелезем ниже, попробуем один перехватить.

— Языка взять думаешь? — одобрительно кивнул Лют.

— Да надо бы, — сказал воевода. — А пуще того хочу душу отвести, не могу больше, в городе — что на погосте.

Лют пожал плечами — дальше ехали молча. У Горынного ручья спустились в балку, поросшую ивняком, и по ней вышли к Днепру, затем спешились, быстро разделись, увязали доспехи и одежду на спину коней и, держась за лошадиные хвосты, вошли в воду. Свежие дружинные кони плыли споро, несмотря на груз, но, к удивлению Сбыслава, конек Улеба и тут был впереди: бодро загребая

ногами, вытягивая короткую шею, он тянул хозяина, и, казалось, течение его совсем не сносит. Пока дружинники выбирались на берег, Лют уже успел одеться и вооружиться и теперь посмеивался над киевлянами. Малые рукава перемахнули верхами, благо в лето коню были едва по брюхо, взобрались по откосу на вражий берег. Теперь следовало идти сторожко, и, приказав дружинникам ждать в высокой траве под холмом, Сбыслав вместе с Улебом взобрался на вершину и присел за камнем, озирая степь из-под руки. Лют, умостившийся рядом, покачал головой, заметив, что с такими воями печенегов можно скрасть лишь при великой удаче. Но удача уже улыбнулась молодым воеводам, и Якунич молча протянул руку, указывая на десяток всадников, показавшихся из-за кургана. Печенеги направлялись к берегу, собираясь, как видно, поглядеть — нельзя ли перелезть на киевскую сторону и утащить на аркане глупого русского воина.

— Бери половину моих людей — отрежете их от степи, — приказал Сбыслав.

— Твои скрадывать-то умеют? — спросил Улеб. — А то придется раньше нужного выскакивать.

— Ничего, у нас кони свежие, а их наверняка притомились, — сказал Якунич. — Пошли.

Оба скатились вниз, и дружинник споро разделил своих отроков на два десятка, первый Улеб повел по зарослям высокой травы за холм, со вторым Сбыслав встал у подножия кургана, готовясь встретить печенегов. Заросли ивняка должны были скрыть всадников, пока печенеги не подъедут совсем близко, а там уж вылетать и рубить, пока не опомнились.

— Всех не убивать — сколько можете, с коней сбивайте, нам живой полоняник нужен, — приказал Сбыслав, перехватывая копье для удара снизу.

Молодые дружинники согласно закивали, Якунич вздохнул — дойдет до дела, все равно со страху будут рубить и колоть насмерть. Печенеги выехали из-за кургана гуськом, неспешной рысью, по пояс скрытые высокой травой. Двенадцать воинов на мелких степных лошадках, у каждого лук и два тула стрел, аркан и топор у седла, у семерых копья с конскими хвостами под наконечником. Шеломы у пятерых, доспехи и вовсе у одного — степная, связанная из железных пластинок броня. Степняки ехали к засаде правым боком, и разобрать, у кого есть мечи да сабли, не выходило, но, судя по всему, этот загон шел не биться — разведывать. Печенеги были уже в половине перестрела, когда Сбыслав понял, что ветер дует с их стороны, а значит...

— Коням храп держать! — зашипел воевода, спрыгивая наземь и сжимая морду своему жеребцу.

Поздно — почуяв в печенежском отряде кобылу, конь одного из дружинников раскатисто заржал, и тут же ответное тонкое ржание донеслось из-за холма, видно, Улеб тоже не приказал, забыл, что здесь с ним не его порубежники. Печенеги мгновенно развернулись, но, к удивлению воеводы, не в степь, а на засаду, однако раздумывать было уже некогда, Сбыслав взлетел в седло, выдернул из земли копье и толкнул жеребца коленями:

— За Киев!

Он не смотрел, скачут ли за ним остальные, выбрав себе степняка в броне — наверняка старший, — воевода разгонял коня до скока, целясь копьем в плечо. С громким ревом печенеги пустились навстречу, четверо выхватили из налучий луки, и первые стрелы свистнули мимо Сбыслава.

— Русь! Русь!

Молодежь наконец выскочила из зарослей и пошла вслед за Якуничем, пусть неровно, недружно, но с гиком и свистом, кто-то взялся за лук, стрела ушла высоко. Увидев, что на них несется не один урусский дурак, а сразу десять, половина печенегов начала заворачивать коней, те, что поумнее, поняли, что уйти не получится, и с воем бросились навстречу. Коротко взвизгнул за спиной чей-то раненый конь, но Сбыслав уже не мог обернуться, враг был в десяти шагах, и воевода, прикрывшись щитом, направил копье снизу, в брюхо всаднику, зайдя левым боком. Печенег дернул коня в сторону, и граненый тяжелый наконечник ударил не в живот, а в бедро, ломая кость пробил ногу и застрял в седле. С этим было покончено, воевода бросил копье и выхватил широкий меч с золоченой

рукоятью.

— Русь!

Навстречу уже летел второй, Сбыслав только успел увидеть белые от страха глаза под войлочной шапкой, и, пригнувшись под саблю, на скаку рубанул за спину, клинок ударил в мягкое, и сзади зашлись страшным, предсмертным воем. Позади отроки сшиблись с печенегами, с радостным воплем налетев вдесятером на четверых. Эти справятся, но оставались шестеро степняков, что пошли наутек, и Сбыслав пустился за ними, надеясь, что свежий конь догонит уставших. Сунув меч в ножны, он выдернул из налучья тугой лук и, наложив стрелу с широким наконечником, выстрелил в того, что уходил последним. За те полгода, что служил князю неотъездно в Киеве, рука воеводы стала не та, и первый выстрел ушел стороной.

— Русь! Русь!

Из-за кургана вылетел наперерез печенегам Улеб со своими, пошел скоком, отжимая к Днепру, четверо заметались, припертые к обрыву, и, упустив момент для бегства, в отчаянии бросились навстречу дружинникам, стреляя на скаку. Они успели ссадить двоих, Сбыслав не видел, в кого попали стрелы — в отроков или коней, прежде чем озлобленные киевляне ударили копьями и мечами, сметая врага. Но двое степняков проскочили перед лавой и теперь погоняли коней, уходя в степь. Сбыслав пустился за ними, понимая, что успеть надежды нет, но тут откуда-то сбоку выскочил всадник на маленьком мышастом коньке и широким, заячьим наметом пошел вслед за печенегами. Якунич только рот раскрыл — Улеб обошел его, словно и не скоком скакал воевода, и теперь легко нагонял врагов. Когда между ними было шагов двадцать, порубежник выдернул из тула сулицу и с силой метнул в заднего степняка. Печенег, всплеснув руками, мешком повалился вбок, его конек, не удержавшись, покатился с диким ржанием через голову, второй степняк забросил за спину щит и лишь нахлестывал свою лошадку. Улеб выхватил саблю и, опустив руку вниз, согнувшись в седле, начал настигать печенега. Вот порубежный воевода поравнялся со степняком, Сбыслав ждал, что Лют будет рубить наотмашь, но тот лишь отвел руку в сторону и ткнул врага куда-то в шею. Печенег упал лицом на гриву коню, выронив поводья, конек, не чуя больше плети, перешел на рысь, потом на шаг, остановился, и убитый всадник сполз на землю, заливая ее горячей кровью. Улеб подхватил поводья вражьего коня и пустился навстречу Сбыславу, на ходу выдернув сулицу из убитого печенега. В первый раз Якунич позволил себе обернуться, посмотреть, как там его отроки. Рубка под курганом закончилась, детские крутились вокруг побитых врагов, словно не зная, что делать дальше, и воевода вспомнил, что для многих это был первый настоящий бой. На берегу Улебовы конники тоже покончили со своими, но стояли кружком, и у Сбыслава радостно екнуло сердце — эти, похоже, не забыли наказ и захватили кого-то живым.

— Мои языка взяли, — подтвердил, глядя из-под руки, подъехавший Улеб.

— Хороший у тебя конь, воевода, — невпопад ответил Якунич, со вздохом убирая лук в налучье.

Хорошо, никто не видел позорища — с пятидесяти шагов в спину степняку промахнулся, вот дружина бы посмеялась.

— Мышь — зверюга добрая, — усмехнулся порубежник, потрепав конька по серой шее.

Мышь уже трюхал обычной своей валкой рысью, словно и не мчался только что быстрее ветра, большие, ослу впору, уши торчали в разные стороны, и морда конька была какая-то усталая и брюзгливая.

— Слушай, Сбыслав, у тебя орехов нет? Все побаловать его хочу, он же мне не просто конь, он мне друг, товарищ и брат...

Сбыслав молча сунул руку в седельную сумку и вытащил желтый, похожий на кремень камушек.

— На, дай ему, заслужил.

— Это что, соль, что ли? — недоверчиво спросил Улеб.

— А ты лизни, — усмехнулся Сбыслав и махнул рукой своим детским — хватит, мол, крутиться, как волчата вокруг лося.

Улеб с опаской прикоснулся языком к камню...

— Сладкий, — удивленно пробормотал он.

— Сахар называется, из Царьграда привозят, — пояснил Сбыслав. — Откуда ромеи достают — то мне не ведомо.

— Дорог, наверное, — заметил Улеб, нагибаясь и поднося сахар к морде Мыша.

Серый конек с хрустом разжевал царьградский гостинец, словно от роду только и делал, что хрумкал сахар.

— За меру серебра две меры сахара, — пояснил Сбыслав.

Улеб протяжно свистнул и по-новому посмотрел на своего конька, словно прикидывая, каково это — жрать широкими зубами почти что серебро.