Им помогали силы Тьмы
Шрифт:
Помолчав секунду, он рявкнул на Грегори:
— А ну отвечай, британская падаль, что ты здесь делаешь? Как сюда попал?
— Мы пришли забрать с собой Сабину, чтобы провести ее мимо русских патрулей и спасти от бесчестья.
— Вот уж не думал, не гадал, что ты с ней знаком.
Грегори почти искренне засмеялся — получилось довольно-таки натурально:
— Да ее я уже сто лет знаю. Она меня здесь прятала от гестапо во время вашего дурацкого покушения на Гитлера. Я даже на крыше сидел и видел, как они пришли за тобой, а ты здесь разыграл клоунаду с самоубийством, у тебя не хватило
— Где Сабина?
— Бог ее знает, где она. Перед уходом она оставила мне записку, где сообщала, как мы отсюда можем выбраться.
— Да, Курт, — воодушевилась Эрика. — Она наполнила бензином бак моторной лодки. Через полчаса мы собирались уходить отсюда и плыть вниз по Хавелю. Давай же забудем старое. Мы же все живы и здоровы. Брось ты свои бредни о кровавой мести и поезжай с нами.
— Спасибо, дорогая моя шлюшка, за ценное предложение, — сухо поблагодарил граф. — Чудесный план, и я непременно им воспользуюсь. Только мне не нравится компания шпионов и шлюх, а посему я отправлюсь в путь в одиночестве.
— И тебя непременно убьют, — закончил за него Грегори. — В Потсдаме давно уже сидят русские и контролируют реку патрулями и прожекторами… И себя, дурак, погубишь и лодку.
— Ничего, не убьют. Я с твоего трупа сниму русскую форму и переоденусь в нее.
— Убьют, ты же не знаешь ни слова по-русски и не сможешь им ничего ответить, когда они потребуют от тебя объяснений.
Грегори стоял от графа в нескольких метрах — слишком далеко, чтобы броситься на него, тот успеет уложить его раньше, чем он дотянется до автомата. А без него Эрика погибнет от руки этого титулованного подонка почти наверняка. Надо отговорить подлеца от его кровавых планов. Он решил и дальше попытаться заговорить фон Остенбергу зубы:
— Эрика права. Ведь ты уже достаточно нагляделся на смерть и жестокости в Берлине. Постарайся вспомнить, что все мы когда-то были цивилизованными людьми, а теперь, когда война уже практически закончилась, надо и вести себя соответственно. Ты же не гестаповская безродная сволочь, а германский аристократ, твой долг вести себя так, как подобает аристократу. Я достаточно понимаю по-русски, чтобы провести всех нас мимо их постов и кордонов, спасти себя и тебя. Ради Христа, будь же благоразумен, и поехали вместе.
Когда графу напомнили, что он граф, он решил продемонстрировать свое хваленое высокомерие.
— А из тебя бы, пожалуй, получился неплохой стряпчий. Но недостаточно хороший, чтобы убедить меня. Если они меня окликнут, я им прокричу какую-нибудь тарабарщину. Я же буду в их форме, вот они и решат, что я какой-нибудь их татарин или калмык. И пропустят. А потом разыщу Сабину. Нет уж, голубочки, я пристрелю вас обоих, и со спокойной совестью поплыву один.
Эрика, все еще сидя на постели, принялась его снова упрашивать, но он на нее рявкнул:
— Молчать, ты, сука! Встать с постели и повернуться лицом к стенке!
Она отрицательно покачала головой. Внезапно он выпустил автоматную очередь у самых ее ног. Вскрикнув, она подтянула колени к груди, вскочила с постели и встала лицом к стене. Грегори рванулся к графу, но Малаку с неожиданной силой дернул
— Ни с места, а то пристрелю тут же. Дай мне расправиться с этой продажной сукой, втоптавшей в грязь мое имя и святую Германию. У нее нет ни чести ни совести, и она заслуживает кары.
Он усмехнулся:
— Что, очень хочешь убить меня и жениться на ней. Но получится как раз наоборот: я убью ее и женюсь на Сабине Тузолто. Она до сих пор довольствовалась лишь жалкой ролью любовницы. И какая это была любовница! Лучшая в моей жизни. Правда, теперь мы с ней лишь добрые друзья. Но не забывай, подонок, что я граф фон Остенберг, мой род старше и благороднее, чем род Гогенцоллернов. И маленькая венгерская баронесса никогда не откажется от такой блестящей партии.
— Жалкий дурак, — издевательски усмехнулся Грегори. — Да она и стала-то твоей любовницей только потому, что Риббентроп приказал ей следить за тобой. Когда я здесь прятался, она отзывалась о тебе с презрением, говорила, что тебя только на раз в неделю и хватает. И то с большой натяжкой. Эх ты, старый пердун, зануда вшивая. Да ты ей и даром не нужен.
— Ложь! — завопил в ярости фон Остенберг, выпучив глаза и весь позеленев от злости и унижения. — Ложь — все ложь, от первого до последнего слова! — Видно было, что он вот-вот нажмет на курок. Граф спустился вниз с оставшихся нескольких ступенек и направил автомат на англичанина. Грегори напрягся, понимая, что пришел конец. Но в этот момент неожиданно вперед бросился Малаку. Загремел выстрел. Бедный еврей, резко втянул в себя воздух, последним усилием воли дотянулся до автомата в руках графа и всем телом налег на него.
Грегори, воспользовавшись замешательством противника, с торжествующим воплем кинулся на графа, но пол от разлитого вина был скользким, одно неосторожное движение — и Грегори с громким всплеском упал на спину около стола. Когда он поднялся, фон Остенберг уже вырвал автомат из умирающей, но цепкой хватки Малаку, ударил еврея ногой в лицо и снова направил оружие на Грегори.
Малаку застонал, тело его содрогнулось, и он застыл в неподвижности. Еще совсем недавно он говорил, что его миссия закончена, ему теперь не для чего жить, и вот он пожертвовал жизнью ради другого человека, которого — какова бы ни была разница в их мировоззрениях — он почитал своим другом. Но жертва его была принесена впустую. Эрика стояла с безвольно опущенными плечами лицом к стенке, а Грегори, с ног до головы залитый вином, — под прицелом убийцы. Утирая грязь с лица вдруг задрожавшей рукой, англичанин хрипло произнес:
— Смотри: ты убил человека. И притом того, кто в жизни не сделал тебе ничего плохого. Как можешь ты не бояться, что за это убийство тебе придется нести ответ впоследствии? Неужели тебе недостаточно того пятна, которое теперь появилось на твоей совести?
— Нет, — негромко промолвил граф. — Этот идиот сам напросился на пулю, вмешавшись, когда его никто об этом не просил. Да и все равно бы мне пришлось убрать его потом. Иначе, как твой товарищ, он бы попытался сделать мне какую-нибудь пакость. Ну все, хватит, поговорили — и будет! Лицом к стене!