Имена любви

Цветков Алексей

«помнишь цинтия перно на петровке…»

помнишь цинтия перно на петровке где грустили мы ладонями к небу но пропали с той поры как микробы о микробах долгой памяти нету собирались в трускавец или байи бурным морем до тартесса и дальше получилось только в лес за грибами ночевали на малаховской даче или в тушине ждала где привыкли ревновала к молодым поэтессам это желуди морские прилипли к днищу сердца за последним тартессом без тебя тут наши вышли в светила за квадригой на подушке медали встретил меммия в мундире эдила в старину-то он не ладил с ментами редко локоны впотьмах или губы душный воздух навевает под старость вечерами я ловлю тебя в гугле в википедии найду что осталось навещу лишь в годовщину наверно за померием безлюдно и тесно ни перно тебе сюда ни фалерна так

квадратно твое цинтия место вот и вещи раздаю скоро следом будем буквами вдвоем и листами где горели на ветру быстрым светом и могли бы жить всегда но не стали

«кто родился в день сурка…»

кто родился в день сурка брюки вешает на стул просыпается с утра не умнее чем уснул доля времени мала воле короток лимит ей судьба из-за угла барабанами гремит жизнь короткий ураган буря в блюдечке чернил то ли ницше угадал то ли шекли сочинил долго мебиус потел очень мучился со мной но не вышло как хотел время выпрямить струной спят медведи и ежи кот немотствует баюн спой бетховен удружи про дорогу и баул год не движется к весне сутки в ходиках совой мой грызун грызет везде мой сурок всегда со мной

«шумно дышит кинокадр…»

шумно дышит кинокадр что-то быстро вроде гагр там секвойи да изюбри стол с закуской на косе это город санта-крус ты анголец я индус переводчица красотка с португальского на все наша участь высока но с дефектом языка здесь пробел мироустройства дряхлой памяти упрек там в застолье ты была так причудливо мила так печально знать отсюда переводчица умрет липко в воздухе мозги раз без зрения ни зги пополам кентавром время брюхо млечное вперед под секвойями в пыли оставайся и бубни только небо лопнет только переводчица умрет слизень в шелковом хитоне речь слюна за ним на склоне мало жизни до получки выпростав худые ручки переводчица умрет

«был долгий дом напев простой луны…»

был долгий дом напев простой луны свечной нагар за столько лет печали в потемках губы гнева и любви так сбивчиво и быстро обещали зачем один он был никто из нас одолженная память просто милость так воздух восставал так ветер гас а жить на свете все не приходилось родившись раз я поступлю как все кто целовал и дождь с картинки вытер пусть это будет девушка в косе из паспорта который ты не видел последний раз заночевать в плену влюбиться блин вздымая ртуть под сорок хоть кажется кто эти мы ему который нам не возникая дорог ты знаешь я пойду теперь сгорю я собственно и раньше жил негласно тогда возьми и где-нибудь в саду так пристально под сливами так ясно

«облако яблоко белый налив…»

облако яблоко белый налив острые челюсти леса хрустя синим на горлышке пульс терпелив в мякоти тела как дети друзья мы ли посмертно повторно ежи пасмурно в панцире устьями внутрь не возражай постепенно скажи в зеркале зев отраженью не пудрь колется голос в подкожном зобу каждое слово отважно в печать писчебумажные на берегу в бережный вереск сойдем отвечать стороны света четыре куска чуткая стрелка чей север в груди утром ежиху прижать у куста белое облако не уходи в северный вереск весь ветреный путь песни красавиц ура на войну долго на свете я был кто-нибудь или такой же влюбленный в одну черная бабочка ручки торчком яблоко по лугу белым волчком

«какой внутри воспламенится свет…»

какой внутри воспламенится свет какая брызнет красота и слава когда тому из них кто слева слеп пририсовать глаза того кто справа в количестве не менее чем двух встречаются и существуют души чтобы тому кто тщетно сверху глух того кто снизу приаттачить уши покуда воздух вертится бугром отпущена нога на побегушки кому в комплекте молния и гром для детской должности в игрушки слова кому я автором слыву китайские и в сумерках раскосы давай прижаться к теплому слону и молча греться слизывая слезы все перепуталось и некому обнять короткую в колготке ногу все перепуталось и сладко обонять капуста родина ей богу и ты душа кто вышел посмотреть на улицу и улыбнуться постно большим кто прежде жил но это смерть теперь ее бояться поздно

«наутро на смертной постели…»

наутро на смертной постели приснятся в последней стране красивые листья растений укромные твари в траве свинцовым затылком в подушку следить целиком отболев как странника сонную тушку съедает задумчивый лев недолгая в лютне соната к луне вековое лицо такую картину когда-то рисует художник руссо так жалобны кошки и люди секрет этой жалости прост у них обагренные руки мечтательный по ветру хвост поэтому люди как дети их совесть стремится к нулю других бы придумать на свете но все-таки этих люблю я сам этот странник усталый босые ступни без стремян но стоит расслабить суставы как тут же с костями съедят подбив свои пени и льготы спасибо светилам втроем что времени лучшие годы я может быть кошкой провел внемлите олень и волчица что ссориться больше нельзя нам только любить наловчиться и будем навеки друзья допустим природа прекрасна забудем тревогу и стыд а камень бессмертен напрасно хоть сам ни о чем не грустит

«они существуют но сбивчиво и тайком…»

они существуют но сбивчиво и тайком во времени где как лазанья мясо слоями получилось вот что я вышел за табаком а уже эти четверо в очереди стояли у ларька разживиться или их вроде шесть деликатно алели глаза зеленела кожа рапортую центру жизнь во вселенной есть но искать не ищите ни на что не похожа если верить тому что стряслось я приятно рад вот качнулся навстречу сам капитан со стаканом от лица всего старопрамена здравствуй брат или ты сестра или что там у вас под скафандром мы сыны кислорода и в образе шерстяном уроженцы тундр но от космоса аж больные наберу брюссель заходите все вшестером или все-таки четверо где же два остальные от кита и кентавра виден мой огонек свет надежды и даже когда лежал простужен я врачей убеждал что разум не одинок но грустил не веря что разум кому-то нужен как тасуются карты или слоится фарш я обрел у ларька сиреневых и ушастых просигналим рогликом и к андромеде марш напролом но чтобы не загреметь в участок за других на умственном не надорвись труде старопрамен кругом перегрузки с утра тройные вызываю центр триколор в трехпалой руке звездолет за нами на пльзень вперед родные

«пой иволга зачем она боится…»

пой иволга зачем она боится что воздух зол и звук не состоится свисти листву от грусти отвлекая нам жалобно что желтая такая как вовремя на перешейке лета невелика но с крылышками флейта отвертка тайны в колтунах и кронах в поля бинокля вписанная птица за кадром в астматических воронах где наша жизнь назад не повторится вся в желатине в зыбкой протоплазме зов черных губ и бледная ключица я прошлое уговорю случиться но будущее согласится разве киномеханик в фонаре стрекочет там голос нем и все движенья мимо зачем она молчит и петь не хочет над тишиной подвешена незримо где в трещинах кому судьба щедра то иволгу навеет то щегла

Нож Авраама

Б. Кенжееву

с треском осыпалось облако как потолок еще ни в чей не зачислены каталог безымянно брызнули звезды в канун восхода поперек горы вибрирует нить раскола и смысл умолчания изобличает ложь словно сельдь в рассол серебристо со дна морского в зените дрожит занесенный нож нелюдские в пустыне искривлены голоса вся гора горит испаряется в небеса отсюда ближе к которому кровь по нраву и в живых держащему жалобных жертв ораву кто сорвется в крик мигом молнией укорять райский сад но кара проста за потраву в кулаке костяная тверда рукоять солнце солоно или блестит лицо в поту весь от веры продрог но в гравий упер пяту перед тем как по горлу дай рассмотрю насечки это мы верблюды и чуткие человечки точно точки тире на недолгих песках пути наши тщетные женщины белые наши овечки но по лезвию теперь не пройти жизнь почти увенчалась что он в нас изменил недоединокровный полубрат измаил не из тех кто гарью на рукояти вышит горячо надо мной прощальная бронза пышет бестелесный голос охрип говорить отцу отпусти покуда живьем а зарежь овцу и овца подошла но он не слышит кашлянул в интервале велящий глотая смех здесь тропа на треблинку еврей один на всех инструмент с костяным набором и смерть огромна деревянная радуга охрой и хромом бревна мы столкнулись на острие ни осла ни овна вот овца подошла но и та ни в чем не виновна ей ведь тоже отняли голос она одна попусти зодиак застегнуть ожерелье года так и выкосит бронза весь присмиревший гурт на окраине мира где меркнет граница горя звезды наших кибиток наших юрт