Именем народа Д.В.Р.
Шрифт:
В конце года, в традиционную карточную пятницу, к игре несколько припоздал полковник Трещев. Причину этого, опрокинув пару стопок, он громко поведал в гостиной. Затянутый в мундир жандармский хлыщ самодовольно рассказал за карточным раскладом, что его служба, когда вся Россия встала под ружье, тоже «даром хлеб не ест»: на самом «Арсенале» раскрыли шайку кустарей-оружейников!
Револьверные и пулеметные части воровали, подпольно собирали из них пригодное оружие. «Это еще не всех выявили, но ничего, найдем, узнаем, куда они вооружаются, кого снабжают! — гремел Трещев, забыв, что он не в родной охранке. — И поглядите, господа, еще и агитацию, вшивое отродье, развели! Гектограф в закутке соорудили, прокламации шлепали! Мол, даешь поражение в войне!»
Зина обмерла. Не поэтому ли Митя появлялся очень редко, а последнее время и вовсе пропал. Неужели?!
Несколько дней она не находила себе места. Но однажды, глухой ночью, проснулась от негромкого стука в оконное стекло. Митя! Живой, здоровый!
Изловчился, взобрался по раскидистому каштану, с крайней ветки прутиком дотянулся до ее окошечка! Объясняя свое долгое отсутствие, признался Зине, что помогал в тайной печатне, был там, когда ее полиция накрыла, еле ноги унес, но его опознали, потому от греха смотался тут же к родным в деревню. Только там тоже не спрячешься, ведь возраста он самого призывного, а на селе сразу новый человек виден. Пару раз урядник к родне захаживал, выспрашивал. Пасла полиция и по киевскому адресу, объявив во всеуслышанье, что Дмитрий Фоменко подан в розыск не только как рабочий-дезертир, обязанный под бронью работать на военном заводе, но и как активный агитатор большевистского толка, разлагающий рабочих, за что по закону военного времени ждет его самое суровое наказание. Так что пока Митя скрывался у знакомых.
Зина понимала, долго это продолжаться не может. В следующую ночную встречу передала Мите все деньги, которые смогла насобирать, не привлекая отцовского внимания. С грустью осознавая, что это будет лучшим выходом, сама предложила Мите уехать. Оказалось, что и он к этому склоняется, но поступит, как решит партячейка.
Партячейка оказалась того же мнения. Помогли Мите с документами. К этому и Зина была причастна. Когда, в очередное посещение больной маменьки, старый пьяница Михаил Львович баловался с отцом в столовой коньячком, Зина прокралась в прихожую и влезла в его докторский саквояж. Ох, как у нее дрожали руки и билось сердце! Зина внимательно просмотрела пачку всевозможных бланков, которые были в саквояже, пару из них спрятала на груди.
На одном похищенном бланке, со штампом какой-то городской лечебницы, Зина изобразила довольно убедительную справку о том, что мещанин Фоменко Дмитрий Иванов имеет хроническое заболевание, вследствие чего от воинской обязанности отстранен.
Много было написано мудреного и правдоподобного, чего ненавязчиво Зина выпытала у доктора Гольдберга и полковника Трещева, у последнего — о порядке призыва и вынесения отсрочек.
На другом бланке родился анамнез — краткая история «последнего курса лечения больного Фоменко», которое «утешительного результата не дало». По срокам мнимое лечение охватывало весь период нелегальной жизни Мити после случая с подпольной типографией на заводе. Это было наивное, но алиби, ведь указывалось, что «попал на больничную койку» Митя аккурат за день до обнаружения полицией гектографа.
Месяц спустя Дмитрий уезжал в Томск. Когда прощались, Зина старалась не плакать, но сдерживалась с трудом. Крепко поцеловала напоследок…
Потом было письмо с какой-то станции, нежное, одним вопросом пронизанное: не пропала ли у нее решимость быть вместе? Зачем спрашивает то, что и так знает?
Писал Митя нечасто, новости о себе сообщал самые общие, больше предавался киевским воспоминаниям, им обоим дорогим.
А зимой приехал.
Заметно изменился. Возмужал. Появилось больше степенности, рассудительности. Рассказал, что в Томске устроился в ремонтных мастерских, снимает угол, но главным занятием остается партийная агитация среди рабочих и солдат местного гарнизона.
Зина поила суженого чаем, он уписывал за обе щеки ватрушки, а потом отставил чашку и взял ее за руки.
— Зина, дорогая моя, все ли у нас по-прежнему?
— Зачем ты спрашиваешь? Милый, родной… — Прижалась к нему всем телом.
— Зачем? — повторил, нежно целуя ее за ушком. — А узнать хочу, поехала бы со мной? Навсегда чтобы быть рядом, никогда не расставаться!
— Никогда? — эхом откликнулась она, пьянея от близости.
— Никогда! — ответил он твердо и крепко обнял ее…
Они уехали через три дня. Отцу она оставила коротенькую записку; что все объяснит в письме к маменьке, которое отправит днем позже.
Больше она никогда не видела родителей, переписываясь только с матерью, прожившей еще полтора года. Отец отказался от дочери почти сразу.
С Митей они не венчались. Зачем, если не верит он в поповские россказни, а для нее важно, как он думает. Никому она за всю свою жизнь не верила, как Мите. И он ни разу ее веры не обманул.
…Помотались они за два последних года! Из Томска вскоре отправились в Красноярск, оттуда на Урал, потом в Иркутск. Но недолго задержались на ангарских берегах, пришлось переехать в Благовещенск, после в Хабаровск, а с берегов Амура — в Уссурийск. Потом вот Владивосток.
Тут всего хлебнули. И на нелегальное положение дважды переходили, скрываясь от ищеек охранки, и в тайге скитались не так давно. А теперь Чита…
Но это во всех отношениях к лучшему. Владивосток залихорадило — братья-авантюристы Меркуловы перевернули город вверх дном под орудиями запрудивших бухту американского крейсера и японских миноносцев. Скоро и милицию начнут шерстить, до Мити доберутся. Значит, так и так пришлось бы уходить.
Зинаида Васильевна с грустью поглядела на мужа, задумавшегося над пустой тарелкой.
— Митя, о чем думы?
— Да вот никак не могу смириться, что снова белая контра над нами верх взяла!
— Зато, Митя, в Чите стоим крепко, идея с буферной республикой очень своевременна!
— О, да ты у меня настоящим политиком стала! — засмеялся Дмитрий Иванович, привлек к себе жену. — Ничего, это пока — буфер! Оттуда мы на белую сволочь снова пойдем, недолго этим скрипкам мелодию играть!
Назавтра и тронулись в путь, так как передавать дела во владивостокском угрозыске все равно было некому, да и рисковать понапрасну ни к чему.
Ехали долго. Через Китай — на Транссибе сидели беляки. Особоуполномоченный Дальневосточной республики в полосе отчуждения Китайской Восточной железной дороги выдал задним числом гражданину Фоменко Дмитрию Ивановичу удостоверение на предмет свободного въезда на территорию ДВР, в город Читу.
…Первые две недели чета Фоменко жила в приспособленном под квартирки железнодорожном вагоне, стоящем в числе двух десятков таких же «хором» на задах станции Чита-II. Жилые вагоны специально предназначались для служащих министерств и ведомств ДВР, не имеющих жилья, чтобы им было удобнее добираться до работы, благо вокзал чуть ли не в центре столицы. Зинаида Васильевна в шутку называла квартирку на колесах «вагон-салоном Его Императорского Величества». И без былой роскоши она была счастлива — рядом был ее Митя. Ее!