Император Мэйдзи и его Япония
Шрифт:
Скорость, с которой произошла смена девиза правления, не знала примеров. Обычно новый девиз принимался после соблюдения годичного траура. Сам Мэйдзи дожидался полтора года, чтобы принять собственный девиз. Кое-кто критиковал Тайсё за такую поспешность, но мало кто обращал на это внимание. Девизом общественной и государственной жизни уже давно сделалась скорость, в принятых вместе с конституцией установлениях правящего дома говорилось о том, что передача полномочий должна осуществляться сразу же после смерти прежнего монарха.
Только после смерти стал известен рост Мэйдзи. При жизни он отказывался дать обмерить себя, что доставляло немалую головную боль придворным портным. Но теперь отказаться от этой процедуры он уже не мог. Оказалось, что рост бывшего императора равнялся 5 сяку 5 сун и 4 буна, то есть 167 сантиметров. Он был значительно выше среднестатистического японца. Мэйдзи не дожил до своего шестидесятилетия всего три месяца. Средняя продолжительность мужской жизни составляла тогда около 42 лет, так что для своего
Тело Мэйдзи лежало на помосте, покрытом белым шелком. Точно таким же шелком был покрыт и он сам. 31 июля попрощаться с ним пришло около 180 человек – члены императорского дома, сановники. После прощания тело Мэйдзи положили в гроб. Двор на пять дней погрузился в траур. В это время не производились казни и телесные наказания преступников, запрещалось петь, танцевать и играть на музыкальных инструментах.
В соответствии с желаниями Мэйдзи его решили похоронить на горе Момояма возле его родного Киото. При этом гору решили переименовать. «Момояма» означает «Персиковая гора». Для погребения императора это название сочли несколько простоватым и приземленным. Поэтому к слову Момояма решили прибавить еще одно слово – Фусими. Так называлась расположенная на горе деревня, воспетая в японской поэзии. Поэтому гора получила название Фусими-Момояма.
Как это обычно бывает в обществах, единственным символическим центром которого является одна личность, известие о смерти императора вызвало среди подданных настоящий шок. Мэйдзи был с ними всегда, деревни строили планы преобразований, рассчитанные на завершение в 100-м году правления императора Мэйдзи [375] . О полной растерянности свидетельствуют слова некоего студента, о которых сообщил репортер газеты «Токё асахи» 31 июля: «Эпоха Мэйдзи закончилась. До сих пор все мы гордились тем, что мы – мужчины и женщины – люди нового времени. Теперь же мы перестали быть новыми людьми, теперь наша судьба ничем не отличается от людей прошлых времен». Даже Токутоми Рока (1868–1927), писатель и младший брат Токутоми Сохо, известный своими независимыми взглядами и малым уважением к официальным ценностям, написал в сборнике «Мимидзу-но тавагото» («Бормотанье земляного червячка»), что он, конечно же, знал – со смертью императора наступит другая эра правления, но все равно жил с ощущением того, что годы девиза Мэйдзи, с провозглашением которого он родился, никогда не кончатся. «Я привык к мысли о том, что годы Мэйдзи – это мои годы; быть ровесником годов Мэйдзи наполняло меня и счастьем, и стыдом. Смерть Его величества запечатала свиток истории периода Мэйдзи. И когда название „Мэйдзи“ сменилось на „Тайсё“, я ощутил себя так, как если бы отрезали часть моей жизни. У меня было такое чувство, что император Мэйдзи унес с собой половину моей жизни» [376] . Нацумэ Сосэки был недоволен помпезностью и «официальщиной» погребальных церемоний, но и он написал, что дух эры Мэйдзи начался с императора и закончился с ним, оставив живущих в качестве анахронизма. Япония оплакивала утерю своего главного символа. Проставляя дату, рука японца выводила не «1-й год Тайсё», а «45-й год Мэйдзи».
375
Gluck C. Japan’s Modern Myths. P. 274.
376
Мэйдзи бунгаку дзэнсю. Т. 42. С. 338.
Японские газеты сравнивали Мэйдзи с Петром Великим и Вильгельмом I. Ему ставили в заслугу дарование конституции, указ об образовании, победы над Китаем и Россией, присоединение Кореи. Общим местом сделалось утверждение, что путь, который западные страны прошли за несколько столетий, Япония проскочила за 45 лет правления Мэйдзи. Сладкой патокой хлынули приторные панегирики.
Тон большинства зарубежных изданий был также по преимуществу восторженным. Российская печать нередко сравнивала Мэйдзи с Петром I, хвалила за то, что он прорубил окно в Европу, а саму Японию за то, что она стала за годы правления Мэйдзи сильной. «Нива» утверждала: до Мэйдзи японцев считали дикарями, «Иллюстрированное обозрение» подхватывало: «Покойный император был первым монархом Японии, понявшим, что для сохранения самостоятельности страны и устранения покушений на нее европейских держав необходимо привить населению всю нынешнюю цивилизацию, а главное, создать сильный флот и мощную армию» [377] . Вспоминали и про капитана В. М. Головнина (1776–1831), который в своих знаменитых «Записках» провидчески отмечал, что «если над сим многочисленным, умным, тонким, переимчивым, терпеливым, трудолюбивым и ко всему способным народом будет царствовать государь, подобный великому нашему Петру, то с пособиями и сокровищами, которые Япония имеет в недрах своих, он приведет ее в состояние, через малое число лет, владычествовать над всем Восточным океаном». Надо ли говорить, что в устах Головнина способность владычествовать имела исключительно положительный смысл. Россия начала ХХ века оставалась верна этой сверхценности: «Япония переживает героический период своей истории и готовится вслед за Кореей поглотить Южную Маньчжурию и Восточную Монголию. В смысле технически-прекрасно работающего государственного аппарата она наверное легко справится со своей нелегкою задачей» [378] . О русско-японской войне если и говорилось, то без особой обиды и горечи.
377
Нива. 1912. № 30. С. 603; Иллюстрированное обозрение. 1912. № 30.
378
Нива. 1912. № 30. С. 603.
Многие японцы надели траурные повязки. Многие, но не все. Почти все чиновники, служащие крупных компаний и студенты такие повязки надели. Однако ремесленники, мелкие торговцы и крестьяне, то есть люди занятий, требующих большей самостоятельности и меньшей грамотности, что предполагает и меньшую силу поэтического воображения, остались более равнодушными. Точно так же не испытали особого приступа горя и многие представители старшего поколения, которое не успело получить начального воспитания в государственных школах. Неграмотная служанка Токутоми Рока не имела понятия о том, кто это такой – государь император. Зато она знала имя генерала Того. Немало корейцев тоже отказывались соблюдать траур. Тем самым они отказывались признать Мэйдзи своим государем.
Как всегда это происходило в дни национального траура, увеселительные мероприятия были отменены. Клоуну Дурову с его звериным цирком коммерчески повезло – он успел вернуться с японских гастролей незадолго до болезни императора.
Придворные гадатели рассчитали, что похороны должны состояться 13 сентября, в пятницу. Проникновение в Японию всего европейского, включая предрассудки, было настолько велико, что кое-кто говорил: этот день – нечистый. Однако при дворе думали по-другому.
Со дня смерти до 13 сентября тело императора покоилось во дворце, придворные дамы по-прежнему приносили Мэйдзи пищу, родственники молились, синтоистские жрецы проводили ритуалы, призванные обеспечить успешный переход «коллективной августейшей души», то есть власти, от старого императора к новому. Этот достаточно длительный период пребывания между двумя мирами имел давнюю традицию. В Древней Японии между смертью правителя и его похоронами могло проходить даже несколько лет. В то далекое время не существовало жесткого порядка престолонаследования, и потому время нахождения покойного правителя во «временной усыпальнице» использовалось для того, чтобы определить следующего правителя.
Сейчас вопрос о престолонаследнике не вставал. Время использовали прежде всего для подготовки «народа» к грандиозному действу – похоронам. Люди должны были проникнуться важностью события, газеты призывали их отказаться от развлечений и распутства, общественность обсуждала, каким образом следует увековечить память покойного. Большинство склонялось к тому, чтобы день рождения императора отныне именовался бы «днем Мэйдзи» [379] . Многие токийцы, несколько раздосадованные тем, что император будет покоиться в Киото, настаивали на том, чтобы построить в Токио синтоистское святилище в память о Мэйдзи. Церемонии, связанные с интронизацией Мэйдзи, еще несли на себе печать древних представлений об отделенности императора от народа, их свидетелями были лишь немногие избранные. Похороны Мэйдзи превратились в общенациональное действо. Даже будучи мертвым, Мэйдзи не утратил способности склеивать японцев в единую нацию.
379
Асукаи Масамити. Мэйдзи дайтэй. Токио: Коданся, 2002. С. 58.
27 августа покойному императору было присвоено посмертное имя – Мэйдзи. В дальневосточной истории еще не случалось, чтобы посмертное имя совпало с девизом правления. Оправданием для новшества послужило то, что для такого великого императора трудно подобрать другое посмертное имя, которое бы столь полно отвечало сути его светлого правления. Таким образом, впервые название исторического периода стало ассоциироваться с правителем столь прочно. А это мгновенно сделало его главным деятелем эпохи. И никто не задавал вопроса, было ли это так на самом деле.
Траурная процессия
Публичные церемонии начались 13 сентября. Ровно в восемь часов вечера, когда траурная процессия показалась на мосту Нидзюбаси, в столице и с кораблей на рейде раздались залпы прощального салюта, зазвонили колокола в буддийских храмах. Услышав эти звуки, жители Токио зажигали в своих домах благовония. Траурный поезд, состоявший из 20 тысяч персон (почетный караул, принцы и принцессы, чиновники), покинул дворец и направился к Траурному павильону, сооруженному на плацу Аояма. Вдоль улиц выстроилось 24 тысячи солдат. Улицы посыпали белой галькой, перед домами горели белые траурные фонари.