Император Юлиан
Шрифт:
В тот день я проникся к Проэресию глубочайшим уважением, которое сохранил и поныне. Если к моему возвращению из похода он еще будет жив, мне хотелось бы продолжить нашу беседу. Как мы все жаждем обращать других в свою веру!
Мы возвращались домой, как двое заговорщиков. Нас теперь связывали нерушимые узы, ибо мы открылись друг другу и поведали опасные тайны. Страх упрочил нашу дружбу и придал ей особую остроту.
В полутемном атриуме дома Проэресия уже собрались ученики. Они говорили все разом, стараясь друг друга перекричать - так ведут себя все ученики на свете. Как только мы вошли, веселый гомон утих. Мне показалось, что ученики смотрят на меня с опаской. Однако Проэресий их успокоил, сказав, что со мной следует обращаться, как с простым учеником.
– Правда, несмотря на бороду и поношенную одежду, он не так уж прост.
– Все рассмеялись.
– Он не такой, как все мы.
– Я хотел было вставить, что члены царствующей фамилии все же имеют некоторое сходство (пусть и отдаленное) с прочими представителями рода человеческого, но Проэресий вдруг закончил: - Он истинный философ. Он сам, по собственной воле, выбрал тот путь, на который нас толкнула нужда.
– После этих слов по атриуму пронеслась настоящая буря восторга, и лишь на следующий день до меня дошло, сколько иронии заключалось в них.
Тут меня за руку взяла Макрина:
– Тебе непременно нужно познакомиться с Приском. Из всех афинян он самый несносный.
Приск, окруженный учениками, восседал на табурете. Он худощав, лицо его всегда бесстрастно, ростом он почти так же высок, как Проэресий. Когда мы к нему подошли, он встал и буркнул: "Привет". Мне было очень приятно познакомиться с этим выдающимся учителем, о котором я был много наслышан, ибо слава о его остроумии и двусмысленной манере изъясняться разнеслась повсюду. Кроме того, он начисто лишен восторженности и в этом полная противоположность мне, способному прийти в экстаз от любого пустячка. С первой же встречи мы с ним стали друзьями; в данный момент он сопровождает меня в походе.
– Попробуй переспорь его в диспуте о чем угодно, - обратилась ко мне Макрина, взяв Приска за тонкую руку; казалось, она предлагала мне сойтись с ним в кулачном бою.
– Приск славится своим умением увиливать от споров. Он никогда не вступает в диспуты, и все тут.
С выражением брезгливости, которое я впоследствии так хорошо изучил (и трепещу, когда являюсь его причиной!), Приск стряхнул руку Макрины.
– А зачем мне спорить? То, что я знаю, мне и так известно, а другие всегда не прочь поделиться со мной тем, что знают они - или им кажется, что знают. О чем тут, собственно, спорить?
– Но неужели ты не знаешь, что в споре рождаются новые мысли?
– спросил я у Приска. Наивный человек - я пытался его раздразнить.
– Разве не беседа и спор помогали Сократу наставлять своих учеников?
– Спор и беседа - совсем не одно и то же. Я также учу философии - или пытаюсь учить - при помощи бесед, но споры - это главная язва Афин, где люди с хорошо подвешенным языком почти всегда одерживают верх над теми, кто мудрее, но не столь красноречив. Форма изложения стала ныне всем, а содержание ни во что не ставится. Наши софисты большей частью актеры, а то и хуже - адвокаты. А юноши слушают их за деньги, как бродячих певцов.
– Уж не в меня ли ты метишь, Приск?
– сказал подошедший Проэресий. Видимо, это у них был давний спор, и он забавлял моего учителя.
– То, что я думаю, тебе известно, - огрызнулся Приск.
– Ты из них самый зловредный, потому что лучше всех лицедействуешь.
– Он прибавил, обращаясь ко мне: - Проэресий настолько красноречив, что все без исключения софисты в нашем городе люто его ненавидят.
– Все, кроме тебя, - вставила Макрина. Приск пропустил ее слова мимо ушей.
– Несколько лет назад собратья Проэресия позавидовали его популярности. Они дали взятку проконсулу…
– Осторожнее!
– перебила Макрина.
– Не стоит говорить, что чиновники берут взятки, в присутствии того, кто когда-нибудь, возможно, станет самым главным чиновником.
– Дали взятку проконсулу, - спокойно продолжал Приск, будто и не слышал ее, - чтобы он изгнал нашего хозяина из города. Что и было исполнено. Но вот проконсул удалился на покой. Его преемник, годами помоложе, пришел от этой истории в такое негодование, что разрешил Проэресию вернуться в Афины. Софисты, однако, не собирались сдаваться без боя и продолжали строить нашему учителю козни. Тогда проконсул предложил им всем собраться в большом зале Академии…
– Дядюшка его сам об этом попросил.
– От Макрины ничего не утаишь!
– улыбнулся Проэресий.
– Да, это я навел его на эту мысль. Я хотел собрать моих врагов вместе, чтобы всех их разом…
– Разгромить, - закончила Макрина.
– Победить, - поправил ее Проэресий.
– Разбить!
– настаивала Макрина.
– Зрелище было устрашающее!
– продолжал Приск.
– В Академии собрались софисты со всех Афин. Друзья Проэресия пребывали в беспокойстве, враги же заранее торжествовали победу. Наконец прибыл проконсул и занял место председателя. Он объявил, что Проэресий готов выступить на любую тему по желанию публики. За его словами последовала гробовая тишина…
И вдруг дядя заметил, что в заднем ряду за чужими спинами прячутся два его злейших врага. Он громко потребовал, чтобы тему назначили они. Враги пытались было бежать, но проконсул приказал солдатам из своей охраны вернуть их в зал.
– Да, в тот день добродетель, как видно, восторжествовала благодаря солдатам, - с угрюмым видом пробурчал Приск.
– Приску пальца в рот не клади!
– рассмеялся Проэресий.
– Впрочем, может быть, ты и прав. Хотя, мне кажется, больше всего мне помог неудачный выбор моих противников, назначивших мне очень узкую и к тому же крайне непристойную тему.
– С какой стороны женщина приятнее, спереди или сзади?
– ухмыльнулась Макрина.
– И все же Проэресий принял вызов, - продолжал Приск.
– Он говорил с таким мастерством, что в аудитории воцарилась мертвая тишина, будто это выступал сам Пифагор.
– Дядя потребовал, чтобы стенографы из суда записывали за ним каждое слово.
– Макрина гордилась мастерством Проэресия едва ли не как своим собственным.
– Он также обратился к слушателям с настоятельной просьбой воздержаться от рукоплесканий.