Императорские фиалки
Шрифт:
— Сударыня, я был помолвлен с дочерью председателя окружного суда, — прищурившись, прервал вопли маменьки побледневший Йозек. — На дочери председателя окружного суда я готов жениться хоть сейчас, не сходя с места, но эта барышня — не дочь председателя окружного суда. Если хотите знать, так это вы обманули меня, сударыня, заманили хитростью, и мне у вас, само собой, больше делать нечего. Да еще перстенек из чистого золота хотели присвоить. Прочь с дороги! — вдруг заорал он так грубо, что пани Магдалена отпрянула в сторону.
Пан Йозек бросился в переднюю, схватил с вешалки свое пальто и цилиндр и пустился наутек.
Через полчаса, когда отец с Бетушей вернулись
— Господи, помилуй! Господи, помилосердствуй!
На вопрос Вахи, что случилось, Гана, смеясь и плача, ответила:
— Старая дева! Теперь я настоящая старая дева. Ну, хоть чего-нибудь да добилась!
В то время Вахи еще не знали, что три дня тому назад в госпитале Градца Кралове скончался от холеры лейтенант Мезуна.
А месяц спустя Ваха получил официальное уведомление, что его просьба о выходе на пенсию благосклонно принята.
Глава вторая ЭМАНСИПАЦИЯ
Родилась она еще во времена императора Иосифа, за год до Великой французской революции, двенадцатой из тринадцати детей небогатого пражского мельника; нарекли ее Анной. Когда ей было семь лет, умер отец, и мать, изнуренная бесконечными родами, не могла прокормить семью. Хозяйство приходило в упадок. Так как за обучение платить было нечем, Анна, чтобы не бросать школу, куда она только начала ходить, договорилась с учителем, что вместо платы станет помогать ему по домашности и мыть полы в классе; таким образом, она получила начальное образование, научилась читать, писать и считать.
В десять лет Анне, как и ее старшей сестре Барбаре, пришлось пойти в люди; определили ее к одному из братьев матери. Братьев было двое, оба мельники; один жадный и злой, другой добрый, да жена ему попалась злая и жадная. Вот к этому доброму дяде и его злой жене поступила Анна служанкой и сразу угодила в ад. Хоть не была она избалована и ничего хорошего в жизни не видела, такое ей и во сне не снилось. Спала она па чердаке, куда летом проникал дождь, а зимой — снег, работу выполняла непосильную, кормили ее впроголодь, вместо жалованья девочка получала подзатыльники, оборванная, худая, как щепка, ходила она вся в синяках.
Когда этот дядя умер, ее взял другой, как уже было сказано, жадный и злой, он сразу уволил двух служанок и взвалил всю работу на худенькие, но крепкие плечи Анны. «Черт побери!» — думала она, когда у нее все косточки ныли и когда зимой и летом вставала в четвертом часу утра, чтобы к семи управиться со всеми делами. «Черт побери!» или «Вот проклятие-то! Вот проклятие-то! Вот проклятие-то!» — твердила она. Слова нехорошие, и по тем благочестивым временам куда более неприличные, чем сейчас, но Аничка вкладывала в них все свое упорство, надежду и мужество.
В семь часов, как мы уже сказали, управившись по хозяйству, в рваных ботинках, бежала она через всю Прагу в лавку дяди, где торговала мукой. А поскольку от природы была она добросовестной, то при всех условиях, за что бы ни бралась, все делала исправно, и торговля при ней процветала.
Добросовестность — вот что было для нее единственным принципом, единственным нравственным мерилом. Дядя обращался с ней скверно, но раз уж она была его служанкой и приказчицей, то была добросовестной служанкой и приказчицей: это было у нее в крови. Вместо обеда Анна получала
Супруги арендовали в Карлине трактир и открыли торговлю навынос.
Наступил 1808 год, шла война с Наполеоном. В Праге было полно военных, Аничка с мужем варили пиво и шинкарили, варили и шинкарили с раннего утра до поздней ночи, а закрыв трактир, ходили еще с бадьями на реку по воду. К тому же Аничка сама все закупала, сама пререкалась с властями, сама за всем присматривала. А стряпать она выучилась так, что ее подливки прославились на весь Карлин и за его пределами. Ее жареные цыплята были не противного серо-желтого цвета, каких обычно подают в трактирах, а золотисто-коричневые, — как глянешь — жить становится веселее. Хотя много лет Аничка имела дело с мукой да крупой, но и в мясе разбиралась так, что никто не мог ее провести: она с первого взгляда отличала лежалое мясо от свежезабитого, старое — от молодого. А вот в пиве тогда еще толку не знала, да ей это было и ни к чему, поскольку муж ее был мастак в этом деле, обученный пивовар. Да и надо же было ему знать толк в чем-нибудь, чего она не разумела, если не хотел он рядом с женой выглядеть полным ничтожеством.
Хороший и тихий человек, он все же изрядно ворчал, когда Аничка, несмотря на то что хлопот у нее и без того хватало, взяла в дом мать, уже совсем беспомощную старушку, и одну из сестер, калеку Мадленку. Но оказалось, что и этот поступок Анички, как всегда, был правильный. Тяжело заболев тифом, она выжила только благодаря тому, что сестра дни и ночи ухаживала за ней. Но, после того как слабая здоровьем Мадленка, заразившись от нее, так и не поднялась, Анна корила себя и дала обет своей покровительнице, святой Анне, искупить смерть Мадлены тем, что никогда не будет жадничать, не останется слепой и глухой к чужой беде и страданию, а для того чтобы по-настоящему помогать людям, поклялась она разбогатеть.
Анна и впрямь едва не разбогатела, так как от посетителей отбоя не было, но экономический кризис, разразившийся в 1811 году, поглотил большую часть сбережений супругов. Поскольку их трактир существовал главным образом за счет военных, то после окончания наполеоновских войн доход стал падать; тогда Аничка с мужем арендовали небольшую пивоварню на Малой Стране, и дела их опять пошли в гору. После одиннадцати лет супружества, заполненных непрерывной тяжелой работой, муж Анны умер; однако жизнь научила ее всему, кроме сентиментальности, и она только коротко сказала: «Отмучился, бедняга, все там будем», — и повела дело сама; приветливая, но упорная, хрупкая, но неутомимая, Анна поспевала всюду. Она давно уже отказалась от своего «Черт побери!» и «Вот проклятие-то!», но от принципа добросовестности не отступала ни на шаг.
В тридцать три года Аничка вышла замуж вторично, на этот раз за пожилого толстого пивовара Антонина Напрстека. Анна никогда не потворствовала капризам сердца и чувств, и поэтому нельзя предположить, что в брак с человеком на тринадцать лет ее старше она вступила, движимая страстью, — скорей всего, в правильности выбора ее убедило его знание пивоваренного дела.
Но и второй брак Анны длился недолго. Антонин Напрстек скончался вскоре после того, как выполнил свою жизненную задачу, передав Анне все свои знания по части пивоварения и произведя на свет двух сыновей, Фердинанда и Войтеха.