Императорский воспитанник
Шрифт:
У Дана закружилась голова, когда прохладные пальцы прикоснулись к его шее. Но то, что произошло с ним дальше не шло с этим ни в какое сравнение. Его подбрасывало высоко вверх и швыряло в самый низ на волнах ее воспоминаний. И он с нескрываемым удивлением видел… Ой, идиот! Как же сразу не понял… пещера, дорога домой и тогда в спальне… Лан рядом с ней… А она ЕГО ждала! ЕГО! Каро… Любимая моя… никому тебя не отдам!!!
Воспоминания цеплялись одно за другое и Каролине теперь тоже было открыто все: и его первое почтительное обожание, пришедшее на смену ненависти и страху (надо ж было быть таким кретином!); и радость от встреч и сводящее с ума чувство, что он не достоин ее, толкнувшее его на побег. Дан отдавал ей все, до капельки: как вспоминал ее во время побега; сколько успел перечувствовать там у пещеры, когда она появилась и кинулась ради него под пули, и после пещеры — когда не смел к ней даже близко подойти; как дежурил под дверью ее комнаты… и как страдал, думая, что Лан хочет занять его место, как ее руки спасли его от отчаяния, и сегодня… Каро, любимая! Жизнь моя! Прости меня…
Было удивительно, как тесно все переплелось — каждый из них был собой и был одновременно другим. И сейчас не имело значения, чье на самом деле это раскаяние, и чье прощение — их чувства стали общими.
Когда они успели опуститься на пол? Как Каролина оказалась сидящей у него на коленях, в его объятьях? Какая разница? Они целовались, сидя в темноте прямо на пороге комнаты, и больше ничего в мире не имело значения.
Глава 31
Все это стоило пережить только за один момент подобного счастья.
Волшебная, сказочная, сумасшедшая ночь… Глаза, хмельные от счастья. И ее глаза — близкие и лучистые. Нежная тихая улыбка и две руки, лежащие в его ладонях, как доверчивые птицы. И тысячи «Я люблю тебя!»
Дан вдруг поднял ее на руки легко, как пушинку, и закружил по комнате.
Каро смеялась, крепче хватаясь за него обеими руками, хотя вовсе не боялась упасть. Сейчас, когда их сознания словно слились в одно, не было ни сомнений, ни тревог, только безграничное, до обморока, счастье. И если за него надо было заплатить всей той болью, страхом и слезами…оба были на этот счет одного мнения — оно того стоило.
— Знаешь что… — произнес Даниэль, осторожно опуская девушку на пол, — я вот тут подумал, что ты давно не гуляла по ночному саду. Ну, признайся — давно?
— Вообще никогда не гуляла, — с абсолютной уверенностью опытной лгуньи заявила Каро и засмеялась. — А что, там есть что-то интересное… ну, кроме поцелуев…под…вишней…или грушей…или что там у вас еще растет? Экзотическое дерево Рианог?
— Кто-то обещал никогда не врать! — деловито напомнил Даниэль, забыв, что это он сам же и обещал. — Рианоги не знаю, а остальную растительность заодно и проверим. Он притянул Каро к себе и провел руками по ее лицу, убирая волосы назад. Потом наклонился и… груши, яблони и рианоги обречены были на ожидание, пока не закончится этот сводящий с ума поцелуй.
Рассвет застал их в саду. Всю ночь они, беспричинно смеясь, дурачась и забавляясь, как дети, бродили, бегали, или просто сидели под старыми деревьями. Немалую толику времени посвятив «инспектированию» местной растительности на предмет «поцелуйной пригодности»
То и дело кто-то из них «вдруг» обнаруживал «неизвестное науке дерево, которое стоит проверить немедленно». И они проверяли, напрочь игнорируя висящие перед самым носом яблоки на ветвях «экзотического растения».
— Нет, не рианог, — говорила Каро, чуть задыхаясь от смеха и переполнявшего ее счастья, когда потребность все же хоть изредка дышать прерывала поцелуй. — Пошли еще поищем?
— Пойдем! О! Вот это наверняка он! — уверенно увлекал Дан девушку к соседнему дереву. И все повторялось сначала.
Дан тонул в захлестывающих его потоках любви, нежности и восторга.
«Неужели это со мной…» — вот единственная мысль, которая смогла удержаться в его опьяненном счастьем сознании. Время то ли стремительно летело, то ли вовсе остановилось. И не известно сколько бы «рианогов» они еще перепробовали… Но из зарослей вдруг раздался голос первой утренней птицы. Сначала один, потом его подхватили и разнесли по всему саду. Даниэль будто очнулся. Обвел вокруг непонимающим взглядом — светало.
— Каро… это уже… утро?! — он решительно не понимал, как такое может быть.
— Похоже… — не меньше него удивилась Каро, оглядываясь на сереющие в рассветных сумерках деревья, словно впервые их увидела. А потом неожиданно для себя сонно потянулась и зевнула, как котенок. И засмеялась.
Но как не хотелось, чтобы ночь заканчивалась! И тогда Даниэль снял с себя куртку и бросил прямо на траву под ближайшим кандидатом в рианоги.
— Предлагаю новый способ проверки — он похлопал по куртке, приминая торчащие травинки, — в положении лежа. — И он, подавая пример, лег на бок, протянув руки к Каро.
— Иди скорей! Я уже соскучился!
— Что, ты думаешь, так целоваться удобнее будет? — лукаво усмехнулась Каро, опускаясь рядышком. И тут же проверила это на практике. Когда они наконец оторвались друг от друга, Каро вдруг тихо хихикнула и заметила:
— Удобнее! А то вымахал как каланча, не дотянешься! — она ласково провела рукой по волосам Дана, по его щеке, шее, потом устроилась поудобнее, положив голову на его согнутую руку и закрыла глаза.
Лучи, утреннего солнца пробивались сквозь листву и отбрасывали веселых зайчиков на двух счастливых, не выпускающих друг друга из объятий даже во сне.
Там их и обнаружил Грено. Он неспешно обходил сад и остановился прямо перед раскинувшейся на траве парочкой. Задумчиво рассматривал их несколько минут, потом нахмурился. Но в следующую минуту хмыкнул, улыбнулся и молча отправился по своим делам, оставив «влюбленных идиотов» блаженно обниматься под утреннее пение птиц.
Один солнечный зайчик пришелся Дану прямо в правый глаз. Дан зажмурился и… проснулся. Каро безмятежно спала рядом. Даниэль счастливо улыбнулся, бережно приподнял ее голову и освободил свою руку. Каро должна встретить утро с букетом цветов! Даниэль собирался пружинисто вскочить, рванулся… и, не сдержав стона, рухнул обратно — зад просто взорвался болью. Отомстил за то, что вчера о нем все забыли.
Каро проснулась мгновенно, и так же мгновенно поняла, что ее разбудило.
— Ой! — только и сказала она, закусив губу, и глядя в перекошенное от боли лицо. — Любовь вредна для мозга. Или я сама по себе дура, — сказала она через секунду, и сама хмыкнула своим словам. Прошедшая ночь властно заявляла свои права, и Каро смотрела на Дана совсем другими глазами.
— Бедный мой… Так больно? — девушка потянулась, чтобы приласкать страдальца, а потом не удержалась и поцеловала.
Он тут же состроил комично-страдательную физиономию: