Императорский воспитанник
Шрифт:
— Вызову. Пусть после этого мне придется отвечать за свое злоупотребление, пусть… — она запнулась, а потом злая усмешка искривила губы. — К черту все. Договор, империю, этот чертов перевал. Мне все равно. Пусть это будет последнее, что я сделаю в Рогнаре, прежде чем уехать.
Даниэль смотрел на нее, не отрываясь. Видел как застывают глаза, каменеет окончательно лицо. Она это сделает… И уедет!!!
Это был удар ниже пояса! Вот казалось бы, чего ему боятся, теперь, когда итак все потеряно. Его захлестывала обида, злость, ревность… но одна мысль, что она
И тут же снова взметнулась злость — на нее, на себя! Конечно!
— «Вот он какой нехороший, я не могу выйти за него замуж!» — и уехать с чистой совестью. Не выйдет!
— Вам так нужен повод разорвать помолвку, моя принцесса? Не дождетесь! Я не дам вам повода! Я буду твоим мужем, хочешь ты этого или нет, слышишь!!!
— «Даже, если для этого мне придется… снова…» — тихо закончил он про себя.
— Ах да… принц-консорт это даже лучше, чем герцог, верно? Ради такой цели можно и потерпеть! — яда в ее голосе было даже больше, чем льда.
— О, несомненно! Если ты ни о чем кроме этого думать не можешь — потерплю! — не менее язвительно парировал Даниэль. — Мне не привыкать! — он яростно рванул застежку на брюках.
Каро сжала зубы. Как он смеет еще и выставлять себя оскорбленным? Ну почему все так? Ничего уже не будет как прежде… — эти мысли мелькали, не оставляя особенного следа на внешнем поведении принцессы. Теперь, когда все разбилось, поломалось безвозвратно, она с отчаяньем обреченности добивала осколки.
— Лавку выдвини сначала… герцог! — губы онемели и едва шевельнулись, но насмешка в голосе удалась, и даже очень.
На минуту Даниэлю показалось, что он вернулся в тот день, когда с треском потерял титул. Только сейчас все было еще хуже. Несравнимо хуже. Потому что он знал другую Каро, нежную и любящую, понимающую. Совсем не такую, как сейчас.
Стараясь больше не смотреть на нее, он рывком выдвинул скамью на середину комнаты, ножки зло скрежетнули по паркету, сбили дорогой ковер в гармошку. Плевать! Нравится бить? Бей!
Даниэль не испытывал страха. Ему уже было больно настолько, что страху не оставалось места. Зло, чуть ли не яростно принялся он стягивать с себя одежду. И упал на лавку, ожидая розги, как спасения.
Вся боль от разочарования в душе Каро сменилась злостью от того, что Даниэль научился не показывать своего страха, научился вести себя с достоинством. Она сама его этому учила, а сейчас готова была заорать, что он не имеет права на такое поведение. Он не имеет права быть смелым, не имеет права вызывать даже каплю уважения.
Молча вытянув из ведра несколько прутьев, она подошла к лавке. Сжала зубы, размахнулась…
Обманщику предстояло вытерпеть эту порку без привязи, или унизиться до попыток вскочить и прикрыться.
Дан слышал, как где-то глухо пробили часы. Сколько сейчас? Пальцы окоченели, словно примёрзли к деревянному краю, который он сжимал со всей силой своего отчаяния.
Но как он ни ждал боли,
Каро все крепче сжимала зубы, резко взмахивая рукой и раз за разом ждала — крика, движения, попытки вскочить… а он только вздрагивал, несильно дергался, и хватался за лавку, как утопающий за бревно.
Принцесса видела одновременно все — и вспухающие полосы на светлой коже, и стянутые как камни мышцы, и белые от напряжения пальцы… Дан, погруженный в свои переживания, не замечал, как одной рукой нанося безжалостные хлесткие удары, другой Каро до такой же белизны в пальцах стискивала медальон.
Она все равно не могла прочесть его, но вот боль… только физическая боль, такая сильная, что медальон не экранировал… спасала ее от желания отшвырнуть прочь розги, выбежать из кабинета и вообще из замка, и нестись, мчаться, не разбирая дороги как можно дальше от этого места и от Даниэля. Чтобы навсегда, и чтобы даже не слышать больше ни этого имени, ни даже названия «Рогнар».
В какой-то момент Дан почувствовал, как вспышки боли прекратились. Наверное Каро отошла сменить розги. В остановившейся тишине были слышны только звуки ее шагов и его свистящее дыхание. Странно, но Даниэль вдруг, впервые за весь этот дурацкий разговор, ощутил странное беспокойство, словно отголосок вины.
Не в том, что сделал, нет. А в том, что она сейчас такая! И в то же время… Пусть злится, пусть ненавидит, пусть до смерти засечет, но только не это ледяное равнодушие
Вот опять шаги за спиной. На спину упали холодные капли, заставив вздрогнуть.
Ну нет, сейчас она не добьется от него ни звука! Терпеть и лежать! Лежать и терпеть! Не вскакивать! Терп-еееееееееть!
За все это время Каролина так и не произнесла ни слова. Удары опять посыпались потоком — злые и хлесткие. И самое страшное — он не знал сколько еще все это продлиться. Терпеть становилось все труднее, почти невозможно!
Каждый раз ему казалось, что следующий удар он уже не выдержит — соскочит с лавки, схватившись руками за пылающий зад. Дан боролся не на жизнь, а насмерть. И каждый раз каким-то чудом оставался лежать.
А Каро больше всего хотелось заплакать. Просто заплакать. Но единственные соленые капельки, оставлявшие темные пятна на ее рубашке и летящие во все стороны с каждым взмахом, были капли рассола с прутьев.
Она даже не стала утруждать себя тем, чтобы сменить сторону, и правое бедро Дана уже сплошь покрывали более темные и налитые штрихи. С каждым ударом, с каждой вспухшей полосой Каро чувствовала, как растет ее отчаянье. Вопреки неосознанным ожиданиям, не было ей легче от его страданий. Было только хуже.