Императрица и ветер
Шрифт:
Мгновенно перестав улыбаться, она дёрнулась вперёд и ударила Виолу в подбородок основанием ладони. Та клацнула зубами и от неожиданности выпустила её руки, схватилась за нижнюю челюсть. Этих крошечных секунд хватило Маше, чтобы шагнуть прочь от края крыши. А потом она достала пистолет.
– Знаешь, - сказала она, - я выстрелю.
Виола дёрнулась, обернулась к ней, всё ещё шевеля нижней челюстью, как будто проверяя, не сломана ли. Она секунду смотрела на чёрное дуло, направленное на неё, потом перевела взгляд на лицо
– Да нет, я выстрелю, - повторила Маша. Её руки не дрожали.
– Зря ты не веришь. Я долго терпела, и если издевательства надо мной я перенесу, то мучить Луксора не позволю.
Она тяжело вздохнула: рядом с бетонным небом так не хватало воздуха.
– Ты играешь людьми, - прошипела Виола. Верила она или нет, неясно, но боялась - дрожали пальцы, когда она цеплялась за края пальто.
– Ну ты, вершина гуманизма, - хмыкнула Маша, чувствуя, что срывается на нервный смех.
– Пьёшь жизнь из людей и рассуждаешь о высоких материях.
Виола помотала головой, отступая на шаг назад - к самому ограждению, что на краю крыши. Помотала головой, не закрывая рта, как будто хотела произнести ещё что-нибудь обличительное, а только слова растерялись в сыром воздухе.
Почему никак не останавливалась кровь? На губах было солоно, солёный ветер щекотал глаза. Ветер? Руана с гравюры обернулась к ней, показывая свою изуродованную шрамом правую щёку и, чуть улыбаясь, шепнула: "Убей".
– Нет, - хрипло откликнулась бледная Виола.
– Нет, пожа...
Маша уже подняла пистолет. И выстрелила. В ответ на выстрел каркнула вдалеке ворона. Всё. Она одна в целом мире, одна на занесённой снегом крыше. Одна под бетонным небом.
Одна. И пуля застряла в бетонном небе, и медленно, перегнувшись через заграждение, рухнуло вниз то, что секунду назад было живым существом. Двигалось, дышало, несло чушь. Хотело увести у соперницы парня.
Маша спрятала пистолет и сказала себе, что пора уходить с крыши.
– Надо уходить, - произнесла она вслух - для достоверности.
И села в снег, откинувшись на кирпичную шахту вентиляции.
Во сне она обнимала Луксора и прятала. От кого прятала, зачем - понять не могла, но и страха не ощущала. Понимала только одно - нужно его защитить.
– Вселенский разум тут уже не поможет... Ты её видишь? Уверен, что сигнал вообще шёл отсюда?
– голос оказался громче, чем шорох снега, и Маша разозлилась, что её так нагло выдернули из сна. Только во сне она была рядом с Луксором, и он её обнимал. Только во сне ей не было страшно.
– Сигнал вообще пропал. Ламеры! Что за техника! Как включается этот фонарь?
Маша собрала остатки тепла и вернулась в сон.
– Демоны, здесь всё в крови, - снова этот голос.
Шорох шагов и снега.
– Маша!
Ну вот, теперь её трясли за плечи. Отстали
– Пульс есть? Сабрина, ну ты не видишь, она без сознания. Держи фонарь.
Её подняли на руки, и ощущение невесомости Маше не понравилось. Появился холодный ветер, который тут же принялся облизывать её голые ладони и пробегал мурашками по позвоночнику.
– У неё голова разбита...
– Так, Сабрина, не зависай тут. Вниз пошли. Потом разберёмся.
Её ожидало крайне неприятное пробуждение - от назойливой полоски света. Некоторое время Маша спасалась от неё, натягивая одеяло на самые глаза, но сон уже сбегал - босиком по холодному полу, к подоконнику и в светлеющее небо.
Нет. Она открыла глаза и посмотрела на дверь. Дверь была приоткрыта, из-за неё вытекала эта ужасная неоновая полоска и неслись голоса. Голоса звучали по-вечернему, умиротворённо и приглушённо, словно боялись разбудить ребёнка. Но незнакомо. Маша не узнавала эти голоса.
Путаясь в потяжелевшем вдруг одеяле, она села на кровати. Темнота увеличивала комнату до размеров мира, темнота шуршала в углах призрачными звуками, и Маша не узнавала комнату, совсем не узнавала. Она вскочила на ноги и едва устояла: в ушах зашумело громче урагана.
Она добралась до двери - и сразу же прижалась лбом к косяку, закрыла глаза. Ослепительно яркий свет горел справа, там, где ещё одна дверь была приоткрыта. Свет Маше не нравился ещё больше, чем темнота. Свет напоминал ей о чём-то тревожном и хорошо уже забытом. На попытку вспомнить, голова отозвалась тупой болью в висках.
– Ну вот, пожалуйста, уже встала. А ты боялся...
Маша открыла глаза: перед ней был Луксор, бледный, испуганный, он тяжело дышал, и волосы на висках намокли от пота. Справа от него стояла Сабрина.
Луксор шагнул к Маше, оторвал её от косяка и прижал к себе. Она чувствовала, как его дыхание касалось её волос, и шёпот обжёг воспалённое сознание.
– Милая, родная, я чуть с ума не сошёл. Меня к тебе не пускали.
Она вцепилась ему в плечо и с облегчением почувствовала, как по щекам бегут совсем не злые слёзы.
...Рауль смотрел на неё с таким видом, как будто хотел спросить, уверена ли она, что её уже выписали.
– Маша, ты уверена, что тебя уже выписали?
Ну вот, пожалуйста.
– Да.
– Она с громким вздохом опустилась на стул.
– Слушай, я не сумасшедшая, я всё прекрасно помню. Мы были на крыше с Виолой.
– Да кто такая эта Виола?
– сделал круглые глаза Рауль и, как ни в чём не бывало, принялся за чай.
Он вообще с готовностью откликнулся на Машино приглашение, а войдя в гостиничный номер, сразу же потребовал себе чаю погорячее и с лимоном. Лимон он принёс с собой.