Империя, не ведавшая поражений
Шрифт:
Нариман было двенадцать, когда всадник появился снова.
Она была в поле вместе со своими друзьями Фериал и Ферасом. Отец Фериал купил каменистое, высохшее поле по дешевке, предложив Моуфику четверть дохода, если тот поможет его возделать. В то утро, пока дети выкапывали камни и складывали их в виде стены, Моуфик и его партнер куда-то уехали. Ферас все утро притворялся больным, подвергаясь насмешкам Нариман и собственной сестры. Именно он первым увидел всадника.
Его
Он служил Повелителям — великим некромантам. Со стороны Моуфика глупо было полагать, что им удастся скрыться.
— Кто это? — спросила Фериал. — Почему ты его боишься?
— Я не боюсь, — солгала Нариман. — Это шагун. — Здесь, на севере, у некоторых господ имелись собственные шагуны. Пришлось добавить: — Он служит Повелителям Джебала.
Фериал рассмеялась.
— Ты бы поверила, если бы жила в тени Джебала, — сказала Нариман.
— Лисичка еще большая лгунья, чем ее тезка, — заметил Ферас.
Нариман сплюнула ему под ноги.
— Ты такой смелый, да?
— Я его не боюсь.
— Тогда пойдем со мной, спросим, что ему нужно.
Ферас посмотрел на Нариман, на Фериал и снова на Нариман. Мужская гордость не позволяла ему отступить.
У Нариман тоже имелась собственная гордость.
«Далеко не пойду, — подумала она. Просто чтобы припугнуть Фераса. А к всаднику даже приближаться не стану».
Сердце ее затрепетало. Ферас побежал следом за ней.
— Вернись, Ферас! — крикнула Фериал. — Я расскажу отцу!
Ферас застонал. Нариман рассмеялась бы, не будь ей самой страшно. Ферас оказался в ловушке, разрываясь между уязвленной гордостью и наказанием.
Неминуемость наказания лишь придала ему решимости. Даже если его выпорют, оно будет того стоить. Никакая девчонка не могла превзойти его в смелости.
Они прошли семьдесят ярдов, когда Ферас бросился бежать. Нариман ощутила жесткий взгляд шагуна. Еще несколько шагов, просто чтобы закрепить свою победу над Ферасом…
Пройдя пять шагов, она остановилась и подняла взгляд. Шагун все так же не двигался с места. Его конь тряхнул головой, отгоняя мух. Конь был другим, но человек тот же… Она встретилась с ним взглядом.
Ей показалось, будто кто-то накинул уздечку на ее душу. Шагун ласково поманил ее, и ноги понесли ее сами собой. Пятьдесят ярдов. Двадцать пять. Десять. Ей становилось все страшнее. Шагун спешился, не сводя с нее взгляда. Взяв Нариман за руку, он увлек ее в тень валуна, мягко толкнув спиной на камень.
— Что тебе нужно?
Он снял повязку, закрывавшую его лицо.
Это оказался всего лишь мужчина! Молодой, не старше двадцати. На губах его играла легкая улыбка, и его нельзя было назвать несимпатичным, но взгляд его был холоден и безжалостен.
Протянув руку, он отвел в сторону чадру, которую она начала носить всего несколько месяцев назад. Она вздрогнула, словно пойманная птица.
— Да, — прошептал он. — Именно такую красавицу мне и обещали.
Он коснулся ее щеки.
Она не могла никуда скрыться от его взгляда. Очень мягко и нежно он потянул тут, развязал там, приподнял еще где-то, и она осталась в чем мать родила.
Нариман мысленно призвала на помощь Каркура, но уши Каркура были каменными. Она вздрогнула, вспомнив слова Моуфика о том, что есть силы, перед которыми вынужден склоняться даже Каркур.
Шагун сложил ее одежду в виде узкого ложа. Она судорожно вздохнула, когда он встал, и попыталась разрушить заклятие, зажмурив глаза, но это не помогло. Его руки коснулись ее обнаженной плоти, мягко увлекая вниз.
Он вонзил в нее раскаленный клинок, в наказание за то, что она осмелилась сбежать. Несмотря на всю свою решимость, она начала всхлипывать, умоляя его остановиться. Но в нем не было ни капли жалости.
Во второй раз уже было не так больно. Все ее тело словно онемело. Она терпела, плотно закрыв глаза и не доставляя ему удовольствия мольбами.
В третий раз она открыла глаза, когда он вошел в нее, и их взгляды встретились.
Результат во сто крат превзошел тот, когда он ее позвал. Ее душа соединилась с его душой. Она стала его частью. Наслаждение было столь же всепоглощающим, как и боль в первый раз. Она умоляла его, но на этот раз не о пощаде.
Потом он встал, подобрал свою одежду, и она снова заплакала от стыда, поняв, что он заставил ее наслаждаться тем, что он с ней делал.
Движения его уже не были столь уверенными. Он одевался поспешно и неряшливо, и взгляд его был полон страха. Вскочив в седло, он пришпорил коня.
Нариман сжалась в комок, плача от унижения и боли.
Кричали люди. Ржали лошади.
— Он ушел туда!
— Вон он! За ним!
Наклонившись, Моуфик набросил свой плащ на Нариман. Она зарылась лицом в его одежду.
Стук копыт, яростные крики и лязг оружия о щиты стихли. Моуфик дотронулся до дочери.
— Лисичка?
— Уходи. Дай мне умереть.
— Нет. Это пройдет, забудется. Смерть не дает забытья. — Голос его срывался от ярости. — Его поймают и приведут назад. Я дам тебе свой нож.
— Его не поймают. У него есть Сила. Я не смогу с ним сражаться. Он заставит меня пожелать его. Уходи. Дай мне умереть.
— Нет.
Моуфик участвовал в войнах на севере. Он видел женщин, переживших насилие. Когда жертва была его собственной дочерью, все выглядело куда страшнее, но как мужчина, а не как возмущенный отец, он знал, что это далеко не конец всему.