Империя, не ведавшая поражений
Шрифт:
— Поппо? В самом деле? Он говорил, что знает… Рад за него. Но нам будет их всех не хватать.
— Да, капитан.
Я снова вспомнил слова Мики: «Мы все исчадия зла». Кажется, теперь я понял — он имел в виду причину, по которой некоторые из нас получили искупление грехов, а некоторые нет. В нас было столько зла, что мы не осознавали знаков судьбы, лежавших прямо у нас перед глазами. Требовался момент истины, миг откровения, чтобы содержавшееся в них послание достигло цели.
Я вспомнил, как рыбачил вместе со Святошей, Микой и Малышом,
Линия, разделяющая море и течение Серебряной Ленты, резка, словно росчерк пера. Густо-коричневая вода на фоне покрытого легкой рябью нефрита. Они не смешиваются друг с другом, пока берег не исчезнет из виду.
«Дракон» находится в коричневом течении реки, изо всех сил стремясь к зеленой глади моря. Мы подняли все паруса, какие только смогли. Худой Тор выкрикивает с верхушки мачты слова, которых никому не хочется слышать.
— Еще один, капитан. Впереди по правому борту.
На севере появляются паруса. Флот поспешно возвращается.
Я пытаюсь думать так, как Колгрейв. Как бы он поступил?
Колгрейв стал бы сражаться. Колгрейв всегда сражался.
Я пытаюсь вспомнить его лицо — и не могу. «Дракон» снова лишает нас воспоминаний. Скоро о нем, как и о других, полностью забудут, и у нас начнется совершенно другая жизнь.
От этого никуда не деться. Колгрейв никогда не отступал. Но «Дракон» больше не непобедим. Итаскийцы уже доказали это однажды, хоть им и пришлось заплатить немалую цену.
Я смотрю на облака.
— Что, устали вытаскивать одних и тех же глупых акул?
Далекое облако на мгновение обретает лицо. Могу поклясться, что оно показывает мне язык.
Язык этот — молния, вонзающаяся в море.
— Курс туда, — приказываю я. Рулевой меняет курс.
Еще одна молния. Потом еще и еще. Небо сереет, поднимается ветер. «Дракон» несет в сторону внезапно поднявшегося шторма. Паруса на севере будто подпрыгивают от ярости, видя, что у нас появляется мизерный шанс скрыться.
— Будьте вы прокляты! — Я потрясаю поднятым к небу кулаком. На мгновение мне кажется, что я слышу издевательский смех.
Морская болезнь уже перемалывает мои внутренности. Когда мы окажемся внутри шторма, она начнет раздирать их на части.
У богов в самом деле есть чувство юмора, но на уровне тех, кто привязывает погремушки к кошачьим хвостам.
Молнии бьют, словно копья небесного войска. Рулевой нервничает, все время поглядывая в мою сторону в ожидании приказа свернуть. К нему присоединяются другие.
Никто не задает вопросов.
Мой предшественник хорошо их выдрессировал.
Молнии бьют в море вокруг нас. Мы никогда не видели ничего подобного…
— Тор?
— Они нас преследуют, капитан.
Смелые, отважные придурки. Неудивительно. Им хорошо знакома подобная игра. Они знают, что от них потребуется такая же решительность, как и наша.
Громадная молния бьет в грот-мачту. Слышен крик Тора. Мачта ломается. Кричат матросы. Малыш падает с вант, ударившись о палубу с грохотом, который слышен даже сквозь рев ветра и волн. Мачты, рангоут, такелаж начинают светиться. «Дракон» окутывает бледное холодное сияние, наверняка видимое на многие мили.
Корабль взмывает на гигантскую волну и устремляется вниз.
Наступает темнота, внезапная и резкая, словно удар меча.
Я в это время иду через корму, намереваясь взглянуть, что с Малышом.
Свет возвращается столь же внезапно, как и исчез, и я налетаю на борт. Выпрямившись, оглядываюсь вокруг.
Мы в густом тумане. Море полностью спокойно.
— Проклятье! Нет!
Туман быстро редеет. Я вижу свою команду.
Тела разбросаны по палубе, неподвижные, с остекленевшими глазами. Я знаю, где мы, знаю, что произошло. Мы вернулись туда, с чего все началось, и все жертвы Колгрейва оказались напрасны.
Шутки богов порой бывают чертовски жестоки.
Туман рассеивается. Мы входим в середину круга посреди безжизненного нефритового моря. Меня неудержимо клонит в сон. Приходится напрячь всю силу воли, чтобы поднять лук и опереться на него.
Я не сдамся. Я не упаду. Я отказываюсь. У них нет Силы…
«Дракон» останавливается и начинает медленно вращаться, повинуясь неощутимому течению. Мимо проплывает лишенный каких-либо черт туман. Над головой он иногда светлый, а иногда темный. День не предвещает ничего хорошего. И скоро я вообще потеряю интерес к тому, чтобы считать дни.
Скоро я перестану думать о чем бы то ни было.
Но до этого я должен найти ответ на вопрос — что я сделал не так?
Отрубленные головы
Нижеследующий рассказ — один из самых моих любимых. Отчасти потому, что пользовался огромным успехом и столько раз перепечатывался за рубежом, что в свое время принес мне больше дохода, чем большинство моих романов. К тому же в его основе лежат элементы семейной легенды.
Нариман было десять лет, когда в Вади-аль-Хамама пришел черный всадник — высокий и надменный, на коне столь же белом, сколь черной была его джеллаба. Проезжая среди шатров, он не смотрел ни налево, ни направо. Старики плевали под копыта его коня. Старухи испуганно прятались. Дети и собаки скулили и разбегались. Осел Макрама поднял дикий крик.
Нариман не испугалась, лишь удивилась. Кто этот чужак? Почему его так боятся? Потому что он одет в черное? Ни одно из известных ей племен не носило черную одежду. Черный был цветом ифритов и джиннов, повелителей Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени, высоких темных гор, нависших над Вади-аль-Хамама и священными местами аль-Мубурака.