Империя страха

Бардин Юлиан Андреевич

— Смотри, поосторожней, а то говорят, что от иллюзии до поллюции один шаг, кто будет тогда белье стирать?

Это было откровенным хамством, которого Антон никак не ожидал от столь очаровательно­го создания, несмотря на всю ее вульгарность.

Он уже собирался ответить какой-нибудь непристойностью, чтобы уязвить зарвавшуюся стерву, когда услышал неожиданное предложе­ние:

— Хочешь, я сейчас к тебе приеду и мы мило пообщаемся? Как знать, может, твоим мечтам суждено будет сбыться?

Нахлынувшая радость тут же сменилась

горестным унынием — Лямзин был уверен, что де­вушка над ним издевается. Однако, переборов себя, он произнес внешне безразличным голо­сом:

— Ну что ж, приезжай, что с тобой подела­ешь. Только я вставать с постели не буду — дверь оставлю открытой. Ванная комната справа по коридору, а спальня слева. — В эту секунду Антон нравился сам себе, считая, что достойно ушел от насмешек собеседницы. — Примешь душ — и в койку.

Вопреки его ожиданиям, Маша не бросила трубку и не разразилась банальными ругательст­вами — она просто ответила:

— Идет. Через полчаса буду. Жди. Динамик разродился короткими гудками. Наконец Антон положил трубку на рычаги и

сказал, стараясь скопировать женские интона­ции:

— ...через полчаса буду, жди... Как же, до­ждешься от тебя — стерва длинноногая!

Закутавшись с головой в одеяло, он попы­тался заснуть, перевернувшись на живот. Но сна как не бывало. Какое-то смутное предчувствие засело в его воспаленном сознании и заставляло мозг возвращаться к их диалогу.

Порывисто сбросив с себя одеяло, Лямзин поднялся и прошел в кухню, на ходу прикуривая дешевую сигарету.

Его сосредоточенный взгляд сквозь мокрое оконное стекло уставился на тихий мрачный дворик, по стеклу медленно сползали ленивые капли холодного дождя. Мерцающий огонек си­гареты отражался в зеркальной поверхности, от­брасывая на его скуластое лицо причудливые тени. В отяжелевшей голове клубком роились от­рывочные мысли, ни одна из которых не имела завершенной формы.

Антон почувствовал кислую горечь табака и только сейчас заметил, что смолит желтый фильтр. Затушив окурок в жестяной банке из-под каких-то консервов, служащей по совмести­тельству пепельницей, он прикурил очередную сигарету, как будто в этом находил душевное ус­покоение.

За второй последовала третья, за ней четвер­тая — и вдруг ночную мглу дворика разрезал призрачный свет фар приближающегося авто­мобиля.

У подъезда замерло тарахтящее такси с жел­тым фонарем на металлической крыше.

Припав к оконному стеклу, Лямзин с зами­ранием сердца смотрел, как распахнулась задняя дверца и на темный асфальт ступили тонкие каблучки женских туфель.

Майор торопливо отошел в глубину комна­ты, как будто боялся, что его заметят у окна, и еще раз попытался найти объяснение всему про­исходящему.

Пока он терзался догадками, на лестничной клетке послышались гулкие, приближающиеся шаги; на дверь тихонько надавили, но убедив­шись, что она не поддалась, принялись настой­чиво царапать дерматиновую обивку.

Лямзин растерялся — стоя посреди кухни, он пытался решить, как себя вести. Казалось бы, вот он, желанный момент — только протяни ру­ку и возьми то, к чему так долго стремился; но какая-то неведомая сила удерживала его на ме­сте, словно он приклеился босыми ногами к ма­леньким квадратикам цветного линолеума.

Наконец он решился; тихо ступая, будто боясь спугнуть сладкий сон, Антон приблизился к двери и неторопливо сдвинул в сторону метал­лическую собачку замка. В какой-то миг ему по­казалось, что девушка ошиблась адресом.

Перед полуобнаженным мужчиной стояла обворожительная блондинка, ни капельки не похожая на привычную Машу: коралловый бу­тон пухлых, чувственных губ оттеняла светло-малиновая помада; длинные ресницы обрамля­ли искрящиеся глаза, легкие румяна создавали иллюзию свежего загара. Облегающее вечернее платье, под цвет изумительных синих глаз, за­канчивалось слишком рано и демонстрировало стройность умопомрачительных ног, а глубокий вырез обнажал манящую белизну груди. Только волосы были прежними — длинные завитые ло­коны ниспадали на открытые плечи.

Антон не в силах был вымолвить и слова — он переминался с ноги на ногу, как застоявший­ся жеребец, и глупо пялился на свою ночную гостью. 

Девушка не выдержала и засмеялась — звон­ко и заразительно, как может радоваться только настоящая молодость и красота.

— Мне что, уйти? — весело прощебетала она. Только сейчас к Лямзину вернулся дар речи.

— Ах, извини! Нет, конечно, проходи, — и тут он вспомнил, что на нем нет ничего, кроме спортивных плавок. — Извини! — повторил майор еще раз и, стыдливо прикрываясь руками, рва­нулся в комнату, чтобы привести себя в надле­жащий вид.

Маша прошла на кухню, с интересом рас­сматривая убранство холостяцкой берлоги. На ее взгляд, все здесь было слишком просто — простой обеденный стол, не менее примитив­ные табуретки, обычная посуда, которую в быв­шем Союзе делали по единому стандарту для нужд «рабочих и крестьян».

Тем временем вернулся хозяин квартиры, и девушка, просто так, лишь бы что-нибудь ска­зать, произнесла:

— А у тебя мило.

Вместе с одеждой к Антону вернулось при­вычное самообладание, и он, снисходительно улыбнувшись, промолвил:

— Брось, ты совсем не это хотела сказать. Так в чем дело, я тебя внимательно слушаю?

— Ни в чем, — притворно удивилась блон­динка, — я действительно нахожу, что у тебя очень мило. Вот, решила приехать в гости.

Поставив на плиту закопченный чайник, Лямзин сел за стол и в упор уставился на гостью. На несколько секунд в тесной кухне повисла гнетущая тишина, наконец он заговорил:

— И все же что тебя привело ко мне в столь поздний час?

Упорно не желая слышать его вопрос, Маша наградила собеседника кокетливой улыбочкой, при этом плотоядно сверкнув глазенками, и ан­гельским голоском, с умеренной долей иронии, пропела: