Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Малявин Владимир Вячеславович

Различия в экологической ситуации на севере и юге обусловили и различное соотношение общинной организации и уклада «сильных домов» в разных частях империи. На севере «сильные дома» вырастали из крестьянской общины, наследуя многие ее традиции. Кроме того, особенности сельскохозяйственного производства на севере, где требовались кооперация крестьянских дворов, сочетание ручного труда и использования для пахоты буйволов, препятствовали установлению полного контроля землевладельцев над деревней [Oti, 1977, с. 10]. На юге, где развивалась культура заливного риса, положение крестьян было более неустойчивым. К тому же пестрый, даже этнически неоднородный контингент подневольного люда южных магнатов не имел ни традиций, ни единства. Поместье на юге явственно противостояло общинному укладу населения горных районов.

Японский

историк М. Кимура предложил оригинальный подход к проблеме регионального характера деревенского общества в эпоху Хань. Он выделил в ханьской империи две зоны, различавшиеся по типу распространенных там оросительных систем. Одна из них, названная им первичной, характеризовалась мелкими ирригационными сооружениями, контролировавшимися верхушкой местного общества. Другая, вторичная, охватывала районы, где существовали крупные оросительные системы, требовавшие контроля со стороны центральной власти. По данным М. Кимуры, первая зона соответствовала в основном территории так называемых старых уездов, появившихся еще в эпоху Чжаньго, вторая – территории «новых» уездов, учрежденных уже после образования империи, главным образом, в связи с освоением новых земель [Кимура, 1965].

Почтительный сын – это тот, кто огорчает отца и мать разве что своей болезнью.

Конфуций

Основываясь на выкладках М. Кимуры, другой японский исследователь – К. Цурума систематизировал встречающиеся в ханьских династийных историях упоминания о местных могущественных кланах по региональному признаку. Он пришел к выводу о большей концентрации «сильных домов» в старых, восходивших к древним поселениях [Цурума, 1978, с. 11]. Это может означать, что главной опорой деспотической государственности были вновь освоенные земли на востоке и юге империи. К. Цурума также проследил по регионам дифференциацию провинциальной элиты по категориям, упомянутым в источниках [Цурума, 1973, с. 9].

Приведенные данные весьма условны, поскольку отражают прежде всего субъективное мнение современников и хронистов. Критерии же квалификации «сильных домов», бесспорно, были неодинаковы в разных районах. Вместе с тем заметное преобладание наиболее общего термина «большая фамилия» для окраинных областей империи может служить косвенным указанием на недифференцированность и соответственно большую замкнутость «сильных домов» в условиях неразвитой экономики юга. Господствующий слой местного общества в центральных районах отличался более сложной структурой.

В любом случае в лице «сильных домов» мы имеем дело не с организованным и четко фиксированным слоем, но с довольно аморфной элитой, определявшейся в субъективных понятиях «могущества», «богатства», «авторитета» и т. п. На облике «сильных домов» лежит печать особой исторической двойственности. Будучи продуктом распада общинно-родового строя и развития классовых отношений, «сильные дома», как форма социальной организации, были ориентированы назад, к архаическим временам. Они моделировали себя по образцу клановой структуры доклассовой эпохи и утверждали квазиобщинный порядок. В итоге они не сумели превзойти рамки домашнего рабства, замкнутость деревенской общины, и, хотя в их укладе легко различить черты как рабовладения, так и феодализма, они не создали ни рабовладельческого, ни феодального общества и публичных институтов, соответствующих данным типам классовых отношений. На ограниченность исторических потенций «сильных домов» указывает и внутренняя слабость их организационной структуры, характеризовавшаяся сочетанием принципов иерархизма и абсолютной власти предводителя. Как следствие, ни один из них не стал созидательной силой общественного развития. Статус в раннеимператорском Китае воспринимался как формальная и отчужденная от личности величина. Личная же преданность господину так и осталась вне закона.

Проблема отмеченной двойственности, если угодно, «половинчатости» социального уклада «сильных домов» – ключевая проблема исторического развития раннеимператорского Китая. Нельзя решить ее, ограничиваясь анализом структуры деревенского общества. Процесс возвышения «сильных домов» необходимо рассмотреть в широкой исторической перспективе, в свете его влияния на организацию господствующего класса империи.

Местная элита и центральная бюрократия

Знакомство с укладом «сильных домов» позволяет судить о некоторых основных чертах ханьского общества. Оно дает основание говорить применительно к древней империи о ячеистой структуре экономики, базировавшейся на довольно замкнутых поместьях. Внутри «сильных домов» существовали социальное неравенство и отношения эксплуатации, но классовые антагонизмы в них были скрыты под оболочкой патриархальных отношений. Уклад «сильных домов» отображает незавершенный переход к классовому обществу, когда процессы классообразования еще не привели к разрыву с архаическим наследием. Патриархальная оболочка «сильных домов» обусловила слабость «горизонтальных» классовых связей. Основными факторами политической интеграции в китайской империи являлись военная сила и идеология. Не случайно и воцарение, и реставрация ханьской династии были результатом победы неоднородной в социальном отношении региональной группировки «сильных домов», боровшейся за власть с другими такими же группировками.

Отмеченные особенности социальной организации ханьской империи мы можем наблюдать на примере взаимоотношений среди местной элиты, отличавшихся особой двойственностью и противоречивостью. Хотя верхушка местного общества, как мы увидим, представляла собой весьма компактный и обособленный круг семейств, отношения внутри него далеко не всегда были дружественными. По страницам ханьских хроник рассыпаны десятки упоминаний о жестоких распрях и кровной мести среди местных магнатов, считавших месть за родича или друга делом чрезвычайной важности. Для этого могли жертвовать всем своим состоянием, не жалели ни сил, ни времени и действовали всеми возможными способами. Так, некто Су Бувэй прорыл подземный ход к дому убийцы своего отца и, не застав обидчика на месте, зарубил его жену и ребенка без ущерба для собственной репутации [Хоу Хань шу, цз. 31, с. 19а]. В другом случае Ян Цю, отпрыск влиятельного в округе семейства, убил служащего, оскорбившего его мать, сжег дом обидчика и не только не понес наказания, но, напротив, «снискал себе славу» и сделал быструю карьеру [Хоу Хань шу, цз. 77, с. 12а]. Популярность обычая кровной мести среди верхов ханьского общества внушала серьезное беспокойство идеологам империи [Хань шу, цз. 72, с. 25б; Хоу Хань шу, цз. 28а, с. 4б].

За присущими местной элите щепетильностью в вопросах чести, легко уязвимым самолюбием, страхом быть опозоренным нетрудно разглядеть острое соперничество между отдельными ее представителями, которое в свою очередь проистекало из их разобщенности и отсутствия вполне объективного и узаконенного критерия социального статуса. Не случайно рознь была особенно сильна среди наиболее замкнутых «сильных домов» юга, где она доходила до стремления насолить друг другу «из принципа» даже в ущерб собственным интересам и в конце концов воспрепятствовала созданию устойчивого самостоятельного государства южан после распада ханьской империи.

Слава и позор подобны страху. Знатность подобна великому несчастью в жизни. Что значит слава и позор подобны страху? Это значит, что нижестоящие люди приобретают славу со страхом и теряют ее тоже со страхом. Что значит знатность подобна великому несчастью в жизни? Это значит, что я имею великое несчастье, потому что я дорожу самим собой. Когда я не буду дорожить самим собой, тогда у меня не будет и несчастья. Поэтому знатный, самоотверженно служа людям, может жить среди них. Гуманный, самоотверженно служа людям, может находиться среди них.

«Дао-дэ цзин»