Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)
Шрифт:
Таким образом, политика в обществе провинциальных магнатов – арена борьбы за первенство, где каждый должен сам постоять за себя и где отсутствует эффективный механизм устранения соперничества и розни. Это не значит, конечно, что антагонизм в кругах местной элиты был вовсе непреодолим – в конце концов у предводителей «сильных домов» было много общего между собой. Но едва ли не единственным, хотя и чрезвычайно гибким, средством налаживания сотрудничества были узы брака. Показательный эпизод содержится в биографии позднеханьского деятеля Лю Фана, где сказано, что Лю Фан враждовал с несколькими чиновниками, в том числе со своим земляком Тянь Юем. Впоследствии, записано далее, «Тянь помирился и связал себя брачными узами с семьей Лю Фана» [Саньго чжи, цз. 14, с. 38а]. Известно, что во II в. по крайней мере три из пяти крупнейших кланов Сянъяна были породнены между собой [Яно, 1976, с. 107]. Брачными узами были связаны и наиболее могущественные кланы Наньяна.
Однако не следует переоценивать эффективность брачных связей, не устранявших объективных причин соперничества и конфликтов. Любопытное тому свидетельство – деятельность Чжао Гуанханя на посту правителя Инчуани в 73 г. до н. э. До его назначения на эту должность могущественные кланы области были породнены друг с другом и сообща оказывали давление на администрацию. С помощью подложных писем и клеветнических слухов Чжао Гуанхань быстро рассорил местных магнатов, впредь отказавшихся заключать друг с другом брачные союзы [Хань шу, цз. 76, с. 2а]. Тактика Чжао Гуанханя, надо сказать, типична для ханьской бюрократии, действовавшей по принципу «разделяй и властвуй». Нередко провинциальные правители намеренно приближали к себе одних магнатов и отстраняли других, натравливая соперничавшие фракции друг на друга (см. [Хань шу, цз. 83, с. 12б-13а, цз. 90, с. 14а]).
Единство, таящее в себе семена раздоров, вражда, готовая смениться согласием, – таковы два аспекта политики в местном обществе, две стороны единого целого. Локальные лидеры – всегда друзья-враги в отношениях между собой. Надо полагать, конфуцианская ученость потому и была столь охотно воспринята провинциальной элитой, что она предоставила ей некие «объективные» критерии престижа, отсутствовавшие в ее обществе. Но заслуживает внимания не само наличие единства и вражды в обществе местной элиты, а соединение именно крайностей кровной вражды и кровного союза. В этом, несомненно, отобразились отмеченные выше гомогенность и разобщенность местной элиты. Подобная форма регулирования общественных отношений, определявшая статус в категориях клановой организации, являлась наследием родового строя. Однако в условиях имперской государственности этот реликт архаической эпохи был в значительной мере заслонен идеалами и ценностями традиции ученых-чиновников, составлявших правящую верхушку империи.
Двойственный характер отношений внутри местной элиты полезно сопоставить с отношением к ней имперской бюрократии, которое по-своему тоже отмечено печатью врожденной двойственности. Хотя официально «сильные дома» отнюдь не были в чести у администрации, в действительности они имели ряд преимуществ, позволявших им легко интегрироваться в бюрократическую систему. Богатство открывало местным магнатам двери в чиновничьи канцелярии, а низкие ставки поземельного налога позволяли им наживаться за счет эксплуатации арендаторов-издольщиков. «Милосердие государя не проникает всюду, оно распространяется только на властных и сильных», – замечал по этому поводу позднеханьский историк Сюнь Юэ [Хань цзи, цз. 7, с. 3а-б].
За время царствования ханьской династии характер взаимоотношений между центральной властью и провинциальным обществом – взаимоотношений, составивших стержень всей социальной и политической истории императорского Китая, – претерпел известные изменения. В раннеханьский период, особенно при У-ди и его преемниках, правительство часто переселяло кланы, пользовавшиеся влиянием на периферии, в столичный район. На языке государственных деятелей это именовалось «искоренением зла без применения насилия». Переселению подлежали семьи сановников рангом 2 тыс. даней и выше, богачей, владевших имуществом стоимостью более 3 млн. монет (иногда квоту снижали до 1 млн.), и просто «властные и могущественные люди», выявить которых должны были провинциальные власти. Напомним, что усилению контроля над «сильными домами» способствовало учреждение в 107 г. до н. э. должности инспекторов округов. Первые ханьские императоры насильственно разъединяли крупные кланы и щедро награждали чиновников, умевших обуздать магнатов.
С середины I в. до н. э. ханьский двор был вынужден отказаться от жесткого курса в отношении провинциальных магнатов. После 40 г. до н. э. их больше не переселяли к столице, и, хотя спустя двадцать лет некий сановник заявлял, что на востоке империи появилось много богатых семей, которые следовало бы переселить, и даже вызвался самолично подать пример, его предложение осталось без внимания. Безуспешной оказалась попытка законодательно ограничить размеры земельной собственности, предпринятая в конце столетия. Потерпели неудачу и реформы Ван Мана по усилению государственного контроля над экономикой. Внушительным подтверждением силы провинциальной элиты служит провал обмера пахотных земель в империи, затеянного в 39 г. основателем позднеханьской династии Гуан У-ди. Возмущенные действиями бюрократии, местные магнаты «повсюду поднимали мятежи, убивали старших чиновников» [Хоу Хань шу, цз. 1б, с. 16а]. Со своей стороны служащие сообщали двору ложные сведения, угодные землевладельцам. В бессильном гневе Гуан У-ди казнил более десяти ответственных чинов. Волнения удалось подавить, пообещав прощение каждым пяти мятежникам, принесшим голову шестого [Хоу Хань шу, цз. 1б, с. 16б]. Но от обмера земель пришлось отказаться, и об ограничении земельной собственности уже больше не было и речи. За исключением короткого периода, в 80-х годах I в., не действовала государственная монополия на соль и железо. Децентрализация надзора за ирригационной сетью также оказалась на руку влиятельным провинциальным кланам [Ёсинами, 1978, с. 370 и сл.].
Устои китайской империи неизменны. Традиционный образ беспристрастного чиновника занимает почетное место и на страницах позднеханьских хроник. Цзо Сюн, будучи инспектором Цичжоу, «не желал иметь дела с влиятельными семьями» [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 1а]. Инспектор столичного округа Жэнь Фань «закрывал ворота управы, жил сам по себе, не искал связей с могущественными людьми, исполнял законы, выправлял себя» [Хоу Хань шу, цз. 37, с. 4б]. ВанХуань, будучи правителем области, «служил безупречно, не шел на уступки могущественным людям» [Хоу Хань шу, цз. 76, с. 13а]. Таков идеал, который вносит смысл в эмпирическую жизнь, но не обязан соответствовать ей. Ни один чиновник, заботившийся о своей карьере, не мог пренебрегать интересами местной элиты. За любую вспышку недовольства на вверенной ему территории он первый был в ответе9. Нередко местные магнаты были достаточно могущественны для того, чтобы убирать неугодных им людей в администрации, включая провинциальных правителей [Хоу Хань шу, цз. 31, с. 18а, цз. 56, с. 20а, цз. 82а, с. 8а]. Недаром сестра Гуан У-ди как-то в шутку напомнила императору: «Когда ты был простолюдином, ты прятал беглых преступников, и чиновники не смели приблизиться к твоему дому» [Хоу Хань шу, цз. 77, с. 4б]. Но обычно все заканчивалось мирным компромиссом и сотрудничеством обеих сторон к их обоюдной выгоде.
Бай-гун задал вопрос Конфуцию:
– Можно ли говорить намеками?
– Почему же нельзя? – отвечал Конфуций. – Кто знает, что значат слова? Тот же, кто знает, говорит без слов.
«Хуай Нань-цзы»
В какой-то мере двойственность отношений имперских властей и «сильных домов» отразилась в традиционном для китайской историографии сочетании образов «строгих» и «добродетельных» чиновников. Первый олицетворяет линию жесткого бюрократического контроля, и эпизоды расправы над местными тиранами присутствуют в жизнеописаниях почти каждого «строгого чиновника». Биографии «добродетельных» служащих воплощают больше культуртрегерскую и организаторскую миссию империи. Их герои пропагандируют конфуцианский ритуализм, учреждают школы, заботятся о росте населения и распашке новых земель. Такого администратора «сильные дома» могли только приветствовать. Идеальный образ «добродетельного чиновника» – идеологическое порождение процесса постепенной консолидации ханьского режима на основе смычки бюрократии и местной элиты. Примечательно, что если в книге Бань Гу выделено 13 «строгих» и 6 «добродетельных» чиновников, то у Фань Е помещены 12 биографий «добродетельных» чиновников и только 7 – «строгих». И все же консолидация власти ханьского дома под эгидой управления посредством «добродетели», «великодушия и милосердия»10 не исключала трений между имперской администрацией и частью провинциальных магнатов, существования внутри последней «зловредных людей», угрожавших официальному порядку. Эту политическую силу, игравшую важную, если не ведущую роль в свержении династий, можно назвать контрэлитой.
Мы можем взглянуть на политическую жизнь империи и с другой стороны – со стороны провинциальной элиты. Последняя была и чувствовала себя полновластной хозяйкой округи. Подкрепляя свои амбиции религиозными мотивами, местная элита покровительствовала локальным культам, шаманам и разного рода «святым людям», формально отвергавшимся имперскими властями. Невзирая на официальные запреты, она подражала знати и высшему чиновничеству во всем – от особняков и фамильных гробниц до утвари и одежды. Роскошь, спесь и снобизм провинциальных магнатов лишь изредка вызывали противодействие блюстителей закона. Диу Лунь, заступив на должность правителя Шу, обнаружил, что в области «земли плодородны, служащие богаты. Многие семьи среди подчиненных имели по нескольку десятков миллионов монет. Все они разъезжали в изящных колясках и на холеных лошадях, бахвалились богатством». Диу Лунь стал отбирать на службу бедных и целомудренных мужей [Хоу Хань шу, цз. 41, с. 4а]. Даже местный хронист признавал, что могущественные семьи Шу, «соперничая в богатстве... нарушали приличия», хотя объяснял это развращающим влиянием циньской династии [Чан Цзюй, с. 33]. «Не имея даже печати низшего служащего, они носят одежду со звездами и драконом (как высокопоставленные чиновники. – В. М.)», – писал о провинциальных магнатах Чжунчан Тун [Хоу Хань шу, цз. 49, с. 25а].
Рыхлость структуры местного общества обусловила большое разнообразие бытовавших в нем критериев социального статуса, который по совокупности определялся неоднородными признаками – происхождением и личной доблестью, ученостью и богатством. Однако решающую роль играла, по-видимому, чиновничья карьера, служившая для местной элиты мерой жизненных успехов. В надписи на стеле, посвященной Цао Цюаню (185 г.), правителю уезда Хэян, выражалось сожаление, что со времен реставрации ханьской династии «старые фамилии и совершенствовавшие себя мужи» уезда не удостоились чести попасть в число штатных чиновников [Ван Фанган, с. 608]. Помещенный здесь же список лиц, пожертвовавших на сооружение стелы, проливает некоторый свет на иерархию в верхах местного общества. Первыми стоят имена двух саньлао и человека, призванного ко двору благодаря его учености. Второй ряд составляют имена трех служащих уездной управы, являвшихся, по-видимому, инициаторами сооружения стелы. Далее следует длинный перечень отставных служащих по старшинству звания. Последний ряд отведен не имеющим титулов «почтенным людям» уезда. Отдельно стоит имя некоего «ученого, не состоящего на службе», который не был коренным жителем уезда [Ван Фанган, с. 610-616]. Как видим, порядок расположения имен в целом соответствует бюрократической субординации.