Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)
Шрифт:
Социальный и хозяйственный кризис отразился на состоянии армии. После отмены воинской повинности при Гуан У-ди в империи существовали две основные категории войск. К первой относились профессиональные армии, расквартированные в постоянных военных лагерях. То были главным образом части столичного гарнизона. На особом положении находились два отряда дворцовой гвардии: «храбрые как тигры» и «лес перьев». В этих привилегированных отрядах наследственно служили люди из «добрых семейств», а командные посты занимали ставленники «внешних кланов» и евнухов. Гвардейцы не пытались играть самостоятельную роль в дворцовой политике. Когда им приходилось сталкиваться с регулярной армией, они (равно как и их противники) предпочитали выжидать, что станется с их командирами. В этих элитных частях было, по-видимому, немало лиц, неспособных носить оружие, или симулянтов, отказывавшихся воевать. Так, в 162 году, после начала очередного
Ходьба побеждает холод, покой побеждает жару. Спокойствие создает порядок в мире.
«Дао-дэ цзин»
Мрачную картину состояния дел в позднеханьской столичной армии уже после гибели династии нарисовал в своем докладе трону чиновник царства Вэй: «Хотя „храбрые как тигры“ и „лес перьев“, войска пяти столичных гарнизонов и охранники составляли 10 тыс. человек, служили в них беспутные купеческие сынки и дремучие крестьяне-мотыжники. Несмотря на то что у них имелись военные лагеря, они не знали, как строить укрепления, не обучались искусству владения мечом, редко бывали в деле, и трудно было подготовить их к сражениям. Собирали войска только по тревоге, лишь после ухода армии везли провиант. Бывало так, что, долго стоя лагерем, войска не заводили хозяйства, не приводили в порядок оружие, не создавали запасов продовольствия» [Саньго чжи, цз. 13, с. 18б].
В еще более плачевном состоянии находились полевые армии, набиравшиеся только по случаю. Вот как, например, вербовал свое войско полководец Юй Сюй, посланный в начале II в. на подавление народных волнений на равнине Хуанхэ. Его офицеры, сообщает хронист, «брали тех, о ком узнавали по случаю», причем завербованные делились на три категории: к высшей относились бывалые воины, к средней – «убийцы и грабители», к низшей – те, кто носил траур и не вел хозяйства [Хоу Хань шу, цз. 58, с. 4а].
Ясно, что подобное наспех сколоченное воинство не только не годилось для серьезных кампаний, но порой и само представляло опасность для властей. К примеру, в 165 году регулярные войска в области Цзинчжоу, не получив обещанных наград, взбунтовались и в союзе с местными повстанцами разграбили два областных города [Ци Ся, 1962, с. 153]. В 80-х годах II в. Ин Шао констатировал полную беспомощность правительственных армий и цитировал слова Конфуция: «Вести на войну неподготовленных людей – значит предавать их» [Хоу Хань шу, цз. 118, с. 6а]. Линия пограничных укреплений легко преодолевалась кочевниками, а служба на границе, которую насильно согнанные свободные люди несли вместе с сосланными преступниками, воспринималась в народе как тяжкая каторга. Об этом помимо фольклорного песенного творчества свидетельствуют и некоторые цзюйяньские документы. Табличка, датированная 32 годом, повествует о плачевном положении дел на одной из сторожевых вышек: само сооружение развалилось, о сигнальном огне никто не заботится, приписанные к вышке воины не выходят в дозор, пьянствуют, дезертируют, грабят окрестных жителей [Уцуномия, 1970, с. 9].
В приведенных сведениях об организации позднеханьского войска просматривается определенный, весьма вероятно, не только вынужденный, но и сознательный курс властей на комплектование армии из различных социальных слоев, в первую очередь – маргинальных элементов общества. Проводя этот курс, правительство преследовало две цели: разобщить армию, воспрепятствовав тем самым ее превращению в самостоятельную политическую силу, и смягчить недовольство в народе путем вербовки разорившихся и отчаявшихся людей. Разношерстный и деморализованный сброд, каким являлось позднеханьское войско, был наглядной иллюстрацией издержек известных нам тенденций социального и экономического развития империи. Неудивительно, что вместо преданных воинов династия получила озлобленных мстителей, не желавших иметь с ней ничего общего. Действия пограничной армии Дун Чжо, грабившей в 190 году Лоян, словно захваченный неприятельский город, были закономерным итогом военной политики позднеханьского двора.
Ввиду небоеспособности собственного войска правительство было вынуждено обращаться к услугам кочевников, партнеров еще более ненадежных и опасных. Так, на подавление восстания 165 года в Цзинчжоу была переброшена через всю империю 20-тысячная конница ухуаней. По свидетельству Ин Шао, главную роль в подавлении восстания «желтых повязок» также сыграли кочевники, действовавшие с необычайной жестокостью [Хоу Хань шу, цз. 118, с. 6а]. Военная необходимость заставила позднеханьскую династию пойти на расселение кочевников внутри Китая в надежде на быструю их ассимиляцию. Так поступили с южными сюнну, ухуанями, цянами и некоторыми другими племенами. Там, где имперские власти были уверены в своих силах, они ставили переселенцев под регулярный административный контроль. В других случаях для замирившихся кочевников учреждались «зависимые государства» (шу го), где они сохраняли свой традиционный уклад, не платили налогов, но находились под надзором китайских инспекторов и были обязаны оказывать империи военную помощь.
«Покровительственная» политика позднеханьских императоров по отношению к окраинным «варварам» обернулась полным провалом. Вместо ожидаемой ассимиляции кочевники сами потеснили китайцев в таких стратегически важных районах, как Гуаньчжун и Шэньси, где к III в. они уже составляли явное большинство населения. Вместо ожидаемого мира империя оказалась фактически в состоянии постоянной войны даже с теми, кого она взяла на содержание. Достаточно сказать, что за 21 год царствования Хуань-ди зарегистрировано свыше 30 восстаний и набегов некитайских народностей [Хэ Чанцюнь, 1964, с. 73].
Наибольший урон империи нанесли три мощных восстания цянов (в 107-118, 134-145 и 159-169 годах), поддержанных южными сюнну и другими племенами. С середины II в. особенно активизировались сяньбийцы. В 156-178 годах они каждую зиму вторгались в пределы Китая по всей линии северной границы от Маньчжурии до Ордоса. Торговля, с помощью которой имперские власти пытались привязать к себе степняков, тоже обернулась против Китая. Сановник Цай Юн, протестуя в 177 году против посылки карательной экспедиции во владения сяньбийцев (поход закончился полной неудачей и стоил жизни 20 тыс. китайских воинов), отмечал: «Запреты, касающиеся пограничных сношений, не очень строги, в сети законов имеется множество изъянов. Лучший металл, доброе железо попали в руки разбойников» [Хоу Хань шу, цз. 90, с. 17а]. Хотя кочевники не сыграли главенствующей роли в событиях, непосредственно связанных с падением позднеханьской династии, их мятежи и набеги были ощутимым фактором дезорганизации хозяйственной и политической жизни империи.
Инертность администрации, развал финансов, брожение в низах, враждебность сопредельных народов складываются в звенья единой цепи кризиса, во II в. все туже сдавливавшего империю. Чтобы разорвать эту цепь, нужны были радикальные реформы, а чтобы осуществить их, требовалось по крайней мере единство среди тех, кто стоял у кормила власти. Но этого единства не было. Взаимные распри верхов и их общее упоение собственным величием создали ту обычную для времен гибели империй ситуацию, когда те, кто мог что-нибудь сделать, ничего делать не хотели, а те, кто хотел, – не могли.
Движение «чистой» критики в середине II века
Глубокий кризис империи вызвал, как нам уже известно, волну протестов со стороны служилых верхов общества. Обстановка в середине II в. обусловила небывалый размах и остроту этих выступлений.
В целом речь шла о критике позднеханьской действительности в свете идеи империи как земного прообраза вселенского порядка, где каждому отведено строго установленное место и действуют незыблемые законы, которые никому, даже государю, не дозволено преступать. Из представления о космической ответственности монарха служилые люди, воспитанные в традициях конфуцианского дидактизма, выводили требование заботливого отношения к народу. Вспышки же народного недовольства они объявляли знаками свыше, требующими от государя раскаяния и изменения политики. Критики призывали лечить болезнь, а не ее симптомы, карать не бунтовщиков, а тех, кто довел их до бунта. Гарантией покоя и гармонии в обществе являлось для ревнителей имперского порядка строгое соблюдение обязательного для всех закона, равно карающего за проступки и награждающего за заслуги. В таком законе они видели идеал всеобщности «великого поравнения». Как писал Ван Фу, «то, благодаря чему правитель достигает порядка, есть всеобщность. Когда осуществляется всеобщий закон, прекращается смута» [Ван Фу, с. 40].
Наилучшим, даже единственным средством лечения больной империи критики единодушно считали ужесточение законов, в чем совсем не обязательно усматривать прямое влияние школы законников; то было не столько знаком приверженности к политической доктрине, сколько реакцией на пороки административной практики. В середине II в. проявления коррупции, чиновничьего произвола, бюрократической волокиты и равнодушия оказались столь очевидными, что к призывам ужесточить наказания присоединились и такие известные конфуцианцы, как Чжэн Сюань и Чэнь Цзи [Crespigny, 1980, с. 48].