Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Малявин Владимир Вячеславович

Регулятивная миссия империи ярко выразилась в сложившейся как раз в ханьскую эпоху традиционной экономической политике с ее девизом «уравновешивания главного и второстепенного», «ствола и ветвей». Смысл этой политики Ван Фу объяснял так: «В великом деле правления нет ничего лучше, чем подавлять ветви и укреплять ствол, и нет ничего хуже, чем забывать о стволе и увлекаться ветвями... В обогащении народа ствол – земледелие и шелководство, а ветви – праздные занятия. В ремесле ствол – производство полезных вещей, а ветви – изысканные и привлекательные безделицы. В торговле ствол – обмен товарами, а ветви – сбыт редкостных вещиц» [Ван Фу, с. 6]. Как видим, Ван Фу не только не отрицает важности торговли, но готов объявить ее основой государственного благосостояния, покуда она не выходит за рамки естественного товарообмена. В сущности, Ван Фу, как и другие идеологи империи, имеет в виду поддержание оптимального баланса между различными сферами общественного производства и потребления в экономической жизни страны.

Идея такого баланса проистекала, надо полагать, из двойственной природы имперского порядка, базировавшегося на налогообложении крестьянских хозяйств и одновременно извлечении выгод из товарного обмена. Однако на практике такой баланс со временем все больше нарушался. Ведь, как нам уже известно, именно деньги в ханьском Китае были подлинной основой власти. Развитие денежного оборота предоставляло правящей верхушке дополнительные возможности для обогащения, но лишь ценой подрыва экономического базиса империи.

Посмотрим, как кризис, переживаемый империей, отразился на состоянии правительственных финансов. Вначале попробуем оценить доходы и расходы двора. Хотя в Китае еще до возникновения империи научились высчитывать и контролировать бюджет, судить о финансовом положении ханьского двора приходится по отрывочным и косвенным данным. Есть сведения, что на рубеже новой эры ежегодные поступления в казну от подушного налога и откупа от повинностей превышали 4 млрд. монет, из которых половина расходовалась на выплату жалованья служащим. Доходы императорского фиска от эксплуатации угодий и природных ресурсов составляли, по-видимому, 1,5-2 млрд. монет [Чжан Хэншоу, 1957, с. 15-16]. Известно также, что после конфискации имущества Лян Шана, стоившего 3 млрд. монет, двор на следующий год снизил вдвое ставки поземельного налога.

Оценить государственные расходы сложнее. С уверенностью можно сказать, что они постоянно возрастали, причем особенно быстрыми темпами с рубежа I и II вв. Известно, что на подавление восстания цянов в 107-118 гг. было затрачено 24 млрд. монет, а всего более чем полувековые войны с цянами (со 107 по 169 г.) обошлись империи в 45 млрд. монет [Хэ Чанцюнь, 1964, с. 179]. Позднеханьский двор избрал политику подкупа верхушки соседних кочевых народов. Южные сюнну ежегодно получали от Китая золота, шелка, денег более чем на 100 млн. монет, страны Западного края – на 75 млн., не считая разного рода нерегулярных платежей и подарков. Все эти подношения, отмечал в 91 году Юань Ань, «дочиста опустошали Поднебесную» [Хоу Хань шу, цз. 45, с. 6б]. Племенам сяньби во II в. каждый год посылались подарки на сумму около 270 млн. монет. В итоге выплаты кочевникам, даже по приведенным далеко не полным данным, составляли 6-7% государственного бюджета [Yu Ying-shi, 1967, с. 61]. К сожалению, о других статьях правительственных расходов можно лишь догадываться. Известно, что к 106 году расходы на содержание гарема составляли ежегодно 200 млн. монет, а в 70-х годах II в. гарем императора Лин-ди, где находилось более тысячи наложниц, ежедневно поглощал несколько миллионов, т. е. около миллиарда в год [Хоу Хань шу, цз. 10а, с. 17б, цз. 78, с. 25а]¹⁰.

С конца I в. слышатся постоянные жалобы на истощение казны и отсутствие у власти свободных средств. В 107 году вспыхнуло мощное восстание цянов и южных сюнну, опустошившее северо-запад страны и поставившее правительство перед проблемой оказания помощи сотням тысяч беженцев из пострадавших районов¹². Вплоть до распада империи хозяйство западных областей так и не было восстановлено. Одновременно с указанным восстанием на восточные районы обрушилась цепь стихийных бедствий, лишивших двор главного источника доходов. Пришлось пойти на экстренные меры: изъятие средств у чиновников и удельных правителей, крупные дополнительные поборы, приостановка выплаты жалованья служащим. В дальнейшем, особенно после второго восстания цянов в 40-х годах II в., финансовый кризис еще более обострился. Сановник Чжу Му в 147 году заявлял, что расходы столичной администрации выросли «вдесятеро против прежнего», и, хотя, например, с области Хэнэй вместо 80 тыс. кусков шелка стали получать 150 тыс., «у чиновников нет средств, и они берут их у народа» [Хоу Хань цзи, цз. 20, с. 5б].

Стремясь пополнить казну, двор все решительнее ориентируется на изъятие денег у населения. В 162 году Хуань-ди ввел для центральных районов единый денежный налог [Хэ Чанцюнь, 1964, с. 191]. Годом раньше были пущены в продажу низшие знатные титулы и некоторые должности в дворцовой гвардии [Дун Хань хуэйяо, с. 275]. Преемник Хуань-ди император Линди (168-189) в первый же год царствования разрешил преступникам откупаться от наказания [Хоу Хань шу, цз. 8, с. 3а]. Через несколько лет он пустил в продажу чиновничьи должности, а в 80-х годах приказал взимать с правителей областей и рекомендованных на службу ко двору по 20-30 млн. монет от каждой области. В столице указанные лица задерживались, словно заложники, и «среди тех, кто не мог заплатить сполна, немало было покончивших с собой». Деньги поступали в личную казну императора, которой ведали его доверенные евнухи [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 32а-б]. Последние также вели бойкую торговлю через купцов, которых они наделяли чрезвычайными полномочиями. Императорский дворец превратился, по существу, в торговый дом, служивший, как вся торговля в империи, только личному обогащению. На таком фоне кажется символичным любимое развлечение Лин-ди: изображать из себя странствующего торговца, отводя наложницам роль хозяек постоялых дворов [Хоу Хань шу, цз. 103, с. 10а].

Коммерческий бум в позднеханьской империи протекал в условиях все углубляющегося расстройства денежной системы. После того как Гуан У-ди в 41 году восстановил монету ушуцянь¹³, абсолютное количество денег в обращении, по-видимому, не увеличивалось. В то же время сосредоточение их в руках узкого круга богачей вело к постоянной и все более обострявшейся нехватке монеты. Голод в средствах обращения стимулировал порчу монеты и отливку фальшивых денег. Уже в конце I в. Чжан Линь отмечал, что «деньги дешевы» (т. е. недоброкачественны), и советовал заменить их тканями. С мнением Чжан Линя не посчитались [Хоу Хань шу, цз. 43, с. 4б]. В 153 году двору был представлен проект отливки «больших денег» по причине «легковесности» имевшихся в обращении. Смысл намечавшейся реформы не вполне ясен, но отзывы современников не оставляют сомнения в том, что правительство намеревалось извлечь благодаря ей дополнительный доход [Хоу Хань шу, цз. 57, с. 9а]. Реформа не была проведена, но есть основания считать, что Лин-ди в 80-х годах прибегнул к выпуску недоброкачественной монеты [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 34а]. Как бы там ни было, эфемерный расцвет денежной экономики во II в. закончился финансовой катастрофой. С распадом империи деньги потеряли всякое значение. Отмерла и денежная подушная подать.

Когда в стране много ненужных вещей, народ становится бедным. Когда у народа много острого оружия, в стране увеличиваются смуты. Когда много искусных мастеров, умножаются редкие предметы. Когда растут законы и приказы, увеличивается число воров и разбойников.

«Дао-дэ цзин»

Разрушительное действие рассмотренных тенденций развития позднеханьского общества сказалось наиболее сильно в экономически ведущих районах Гуаньдуна, жизненно важных для государства. Известно, что в середине II в. снабжение северо-восточных окраин империи ежегодно обходилось в 200 млн. монет, которые изымались из налоговых поступлений от Цинчжоу и Цзичжоу [Хоу Хань шу, цз. 73, с. 2б]. Отсюда же вывозилось зерно в западные районы империи, где оно стоило вдвое дороже [Ван Фу, с. 122]. Здесь, на равнине Хуанхэ, пожалуй, впервые в китайской истории явственно обозначился традиционный для Китая путь решения аграрного кризиса посредством интенсификации земледелия при сохранении ручного труда и примитивных форм хозяйствования¹⁴. Но предотвратить обнищание деревни, вызванное сокращением сельскохозяйственного производства и ростом демографического давления, таким путем было невозможно. Суждения позднеханьских авторов свидетельствуют об остром аграрном кризисе в Гуаньдуне. В 108 году сановник Фань Чжун, констатируя, что восточные районы полностью истощены, предлагал оставить «богатых людей» на старом месте, а бедняков и разорившихся переселить в южные области [Хоу Хань шу, цз. 32, с. 11а]. Спустя полвека Цуй Ши указывал, что в Цинчжоу, Сюйчжоу, Яньчжоу, Цзичжоу «земли мало, а людей много», и тоже советовал переселить «неспособных прокормить себя», на сей раз на запад [Цюань Хоу Хань вэнь, цз. 46, с. 10б]. О бедственном положении крестьянства в этих плодородных районах свидетельствуют частые упоминания о массовом бродяжничестве и широком распространении инфантицида. В середине II в. Цзя Бяо, будучи правителем Синьси (в области Юйчжоу), обнаружил, что многие бедняки, не имея возможности прокормить новорожденных, умерщвляли их. Цзя Бяо приравнял убийство ребенка к убийству постороннего человека, после чего, с умилением добавляет его биограф, тысячи людей, сохранивших жизнь детям, называли Цзя Бяо их вторым отцом [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 34б]. В 70-х годах II в. правитель Пэй – Ван Цзи, приемный сын евнуха Ван Фу, рубил головы родителям, убивавшим младенцев, и сваливал тела казненных в общую могилу. В данном случае на действия Ван Цзи хронист ссылается как на пример беззакония и жестокостей, чинимых ставленниками евнухов [Хоу Хань шу, цз. 77, с. 16а]. Примечательно, что и Цзя Бяо, и Ван Цзи стремились исправить нравы только устрашением.

Дополнительный свет на обстоятельства кризиса империи проливает борьба крестьянства. О географии и хронологии крупнейших восстаний, упомянутых в источниках, можно судить по следующим данным [Ци Ся, 1962, с. 149-163].

Как видим, подавляющее большинство указанных выступлений приходится на восточные и южные районы империи. Серия восстаний в Шаньдуне при Ань-ди последовала за стихийными бедствиями, постигшими районы нижнего течения Хуанхэ. К 30-м годам крестьянские волнения захватывают южные области, которые остаются их основным очагом в царствования Шунь-ди и Лин-ди. По мнению К. Тады, обратившего внимание на эту особенность географии народных восстаний во II в., выступления в Гуаньдуне и на юге имели разную подоплеку: в первом случае они были вызваны разорением крестьянства в условиях господства «сильных домов», во втором – массовым притоком беженцев-северян и попытками правительства компенсировать сокращение налоговых поступлений от Гуаньдуна за счет населения юга, что оказалось непосильным бременем для относительно неразвитой экономики южных окраин [Тада, 1968, с. 167-173]. Примечательно в то же время, что вплоть до восстания «желтых повязок» почти не наблюдалось крестьянских выступлений в экономически наиболее развитых местностях – столичном районе и полосе Наньян – Жунань. Не значит ли это, что население центра, в отличие от периферийных областей, в целом выигрывало от развития торговли?

Важным новшеством классовых выступлений низов позднеханьского общества явился заметный рост идейной организованности. По сравнению с временами Ван Мана, когда даже «краснобровые» не имели самостоятельной политической программы, в позднеханьских источниках все чаще фигурируют так называемые нечестивые разбойники (яо цзэй), под которыми подразумеваются повстанцы, отвергавшие власть ханьской династии по религиозным мотивам. Так, из 11 восстаний, зарегистрированных в царствование Хуань-ди, семь относились к этой категории. Их предводители, действовавшие в самых разных районах – Цзюцзяне, Гуаньчжуне, Шу, Бохае, Пэй и других, – придавали сакральную значимость антиханьской борьбе и объявляли себя императорами. Широкое распространение религиозной оппозиции во II в. – внушительное свидетельство краха государственного мифа ханьской династии, утратившей ореол святости для массы простого народа. История позднеханьских даосских сект и восстание «желтых повязок», начавшееся, кстати сказать, в урожайный год, указывают на почти полную эмансипацию идеологического фактора от материальных условий жизни в антиханьской борьбе низов.