Империя
Шрифт:
Китти подозрительно посмотрела на зияющую брешь в торте, и Каролина поняла, что в этом подозревают именно ее, женщину-пожирательницу. «Прикрытый костер дает наибольший жар», — то было одно из любимых народных выражений Маргариты, с неодобрением наблюдавшей за своей двадцатипятилетней девственницей-хозяйкой.
— Мистер Уильямс говорит, что президент Кливленд собирается баллотироваться в третий раз. — В отличие от большинства вашингтонских жен, Китти сама была политиком, вымуштрованным отцом.
— Надеюсь, он дважды подумает и останется дома в Принстоне. — Дэй смотрел на подбородок Каролины. Что это, пудра или сахар от киттиного печенья? — Я уверен, что Брайан будет снова выдвинут. Я за
— Никогда не видела, чтобы человек так много ел, — сказала Китти и оставила мужа с Каролиной. Каким образом, удивлялась Каролина, еда стала прозаическим лейтмотивом — с облегчением она нашла музыкальную метафору, столь быстро зазвучавшим между ними? Она смотрела не на торт, а на худощавое лицо, склонившееся над ней, губы, в уголках чуть изогнутые вверх, как у праксителевского фавна. Но мраморные фавны лишены рыжей шевелюры, и она не была уверена, как она откликнется на открытие истинной сущности любви. Теоретическое представление о мужском теле и реальность так же далеки одно от другого, как теоретическое представление об американской системе правления, сдобренное высокопарными банальностями, — от грязной, отвратительной демократической практики. Но какие бы сюрпризы ее ни ждали, он по крайней мере не толст, как Дел.
Губы фавна, предназначенные для любви, тихо заговорили о недавней забастовке шахтеров.
— Страна была близка к краху накануне выборов. У меня дома возникла настоящая паника, доложу я вам. Грядет зима, а угля нет. Нам следовало взять это в свои руки, но Рузвельт раньше приехал к шахтовладельцам и шахтерам. Разумеется, он на стороне шахтовладельцев. Он заставил их поступиться несколькими центами, а это им ничего не стоило, коль скоро рабочие согласились на десятичасовой рабочий день, но у них не было иного выбора. Скоро начнется настоящая драчка…
— Демократов с республиканцами?
— Нет. Хозяев страны с теми, кто делает всю работу.
— Но хозяева ведь тоже работают. Подчас сверхурочно.
Дэй ухмыльнулся, обнажив белоснежные зубы, в переднем была заметна небольшая трещинка, опять-таки как на мраморе, нет, скорее алебастре. И все равно он больше похож на Марса, чем фавна, а раз так, то ей хотелось стать подругой Марса, Венерой. Быть может, каким-то чудом ее груди удвоятся в размере к тому моменту, когда будет заключен союз войны и любви. Маргарита предложила ей прибегнуть к специальным упражнениям и настойкам. Но упражнения показались ей утомительными, а настойки тошнотворными, и грудь оставалась как у богини охоты девственной Дианы, а не Венеры. Каролина начала говорить, она нервничала.
— Прошлой осенью Хэй едва не стал президентом…
— Бедный старик…
— О, он не так уж стар, хотя смерть Дела его подкосила. — Не надо было упоминать Дела, довольно соболезнующих фраз. — Он очень разволновался, когда из Питтсфилда пришло сообщение о том, что в президентский экипаж врезался трамвай и погиб агент секретной службы, а мистер Рузвельт летел по воздуху, как… пышный пончик, — снова еда, и вовсе не к месту, — и никто, конечно, не знал, насколько серьезно он ранен…
— Да, да. У него мозги набекрень.
— Не больше, чем всегда. Я часто видела его на Джексон-плейс, куда он переехал на время перестройки Белого дома. У него нарывает нога, задета кость. И ничего больше. Он по-прежнему полон энергии, а мистер Хэй так и не стал президентом.
— Не повезло. По воскресеньям я езжу верхом. — Наконец губы фавна произнесли нужные слова. — Вдоль канала. До Чейн-бридж. В воскресенье после обеда…
Больше Каролина никогда не будет говорить с ним о еде.
— Я прокачусь с вами.
Как ни странно, именно он сказал, а не она:
— Со мной это впервые. — Они лежали рядом,
— Ну, конечно, вы с Китти хотя бы пытались сделать то, что удалось нам. — Каролинин страх перед мужским телом сначала полностью оправдался из-за обилия мышц, волос, размеров; для обыкновенной женщины в этом было что-то чересчур героическое. Она ощущала себя не куклой, в беспомощности которой могло таиться некое очарование, а карлицей, лишенной всякой привлекательности. Груды мужской мускулатуры рядом с ней казались богоподобной нормой, а ее собственное белое хрупкое тело — вынутым из него ребром. Наверное, в библейской истории содержится крупица правды. К счастью, он был ею очарован, как и она им, и он прикасался к ней, как бы не веря в реальность происходящего. Она же была сдержанна в своих прикосновениях, точно боялась взрыва, который последует, если она позволит себе слишком тщательное исследование смуглой поверхности этого громадного и мистически воспламеняющегося тела.
— Я имел в виду другое — я не был ни с кем с тех пор, как мы… — голос его затих.
— А я вообще ни с кем. — Она открыла это, когда его рука скользнула вниз по ее животу. Рука застыла, точно окаменевшая, она подумала об окаменевших жителях Помпеи, последнее движение которых навсегда застыло в лаве. Девственница Друзилла с гладиатором Марием: в ее конце заключалась ее начало.
— Я первый? — Он посмотрел на нее с изумлением, лишенным всякой привлекательности.
— Надеюсь, для тебя это не было мученичеством. Когда-то и с кем-то надо начать…
— Но если я первый… — начал он, и его глаза подозрительно уставились в источник всего живого, который не уставал прославлять — разумеется, чисто эвфемистически — Генри Адамс.
— … почему нет крови? — Все это объяснила ей Маргарита, а теперь, с поднимающимся раздражением, она ему: годы юношеского увлечения верховой ездой, увенчавшиеся не призами, а повреждением плевы.
— Никогда такого не слышал, — сказал он.
Хотя Каролина не рассчитывала, что между ними возникнут романтические отношения, она не ожидала и столь клинического обсуждения после того, что можно было описать почти как экстаз. Она твердо прикрыла рукой фавноподобный рот, а другой начала эксперимент гидравлического свойства; экстаз требует редкостного терпения, не говоря уже об усилиях рук.
Вторая попытка прошла лучше, чем первая, и Каролина открыла для себя в знаменитом акте некие возможности. Однако она настроилась весьма критически по отношению к Великому Конструктору, который спланировал мужчину и женщину, не уделив должного внимания деталям и слишком многое оставив на волю случая. Ничто не делалось под прямым углом. Сочленения хотя и были возможны, но требовали акробатических усилий и не слишком благородных поз. Хуже этого только деторождение, которое ей довелось однажды видеть, ведь с ним связана еще и нестерпимая боль. К счастью, в их постельных упражнениях боли не было; наслаждение, когда оно пришло, оказалось нежданным и заставило напрочь забыть себя — дар Эроса, на который она даже не рассчитывала. Очевидно, Великий Конструктор задумал все так, чтобы один служил проводником другого, а также рода человеческого, которому он предначертал размножаться столь нелепым способом, делая то, что они делали ради удовольствия, — этой скромной награды, которую швырнул Конструктор, — упорно добиваясь единственной доступной цели всех усилий: еще, еще и еще, пока земля не остынет или сгорит в огне и соединяться будет больше некому и не с кем.