Империя
Шрифт:
Потом Джим, как она теперь его называла, довольный погрузился в ванну, а Каролина последовала инструкциям Маргариты, тщательно промываясь в фарфоровом тазу от Лоуэстофта холодным ячменным отваром, дабы не позволить некоему незнакомцу появиться в ее уже не девственном лоне.
Увидев, что Джим наблюдает за ее довольно-таки отработанными действиями, она объяснила:
— Маргарита меня полностью проинструктировала. Она акушерка, хотя, молю бога, чтобы в этом качестве она не понадобилась.
— Чего только не знают француженки, правда?
— Некоторые знают больше других. Но что касается главного, да, они знают много и знания эти переходят от одной к другой, от матери к дочери, из поколения в поколение.
— Американцы о таких вещах никогда не говорят.
— Вот почему так необходимы газеты. Мы даем людям пищу для разговоров. В том числе и о политике, — добавила она в присущей ей манере. Теперь, закутываясь в шелковый пеньюар, Каролина подумала, не влюблена ли она. Сомнительно. Ей не хватало главного: она не чувствовала ревности, глядя как он залезает в ванну. Китти имеет возможность любоваться этим обыденным, хотя и волнующим зрелищем ежедневно, она же станет свидетельницей чуда только по воскресеньям. И все же она не завидовала Китти. Иметь все время рядом с собой мужчину, даже столь хорошо сложенного и обаятельного, как Джим, не было мечтой, об осуществлении которой она молилась. Она слишком долго жила одна. Конечно, невинности она лишилась всего час назад, и кто знает, какой доселе скрытый огонь — почему секс связан с таким количеством иносказаний и метафор? — может вырваться из-под контроля и спалить ее страстью к этому телу и никакому другому? Je suis la fille de Minos, et de Pasipha"e [133] , пробормотала она, сочтя любопытным, что великими воспевателями женской страсти были мужчины вроде Расина и Корнеля. Почти ничего не осталось от обжигающих гимнов Сафо, а другие дамы, обращавшиеся к этой теме, не выдавали секретов игры, если такая игра действительно существовала. Похоже, что все это изобретение праздных поэтов — мужчин, которым нечем было себя занять, в отличие от женщин, которым приходилось вынашивать и растить детей и вести дом, быстро терять красоту, предоставляя праздным мужьям свободу для изобретения любви. Каролина задумалась о многих знакомых женщинах, которые были влюблены и, вспоминая их страдания, она решила, что не все они лгали. Была боль или, по крайней мере, chagrin d’amour [134] , что, наверное, еще хуже. Интересно, задумалась она, будет ли она когда-нибудь страдать по какому-нибудь мужчине, а, может быть, даже и женщине — нужно быть честной перед собой, все-таки она ученица мадемуазель Сувестр. Она в это не верила, она слишком привыкла просто быть собой, наблюдать за происходящим, служить объектом восхищения, смеяться над тщеславием, а разве ревность это не то же тщеславие, только с большой буквы? И все же, увидев полностью одетого Джима, это красивое тело, уже прикрытое одеждой, — а ведь она только начинала понимать, как оно действует ради ее удовольствия, — она почувствовала легкую боль из-за того, что не может начать все с начала и снять покрывала с божественного стержня, как она окрестила для себя этот абсолютно необходимый и на вид такой нелепый орган. Придется ждать — нетерпеливо? — до следующего воскресенья.
133
Я дочь Миноса и Посифан (фр.).
134
Любовные страдания (фр.).
У фавна оказались удивительно мягкие губы, приятный контраст с царапающей кожей вокруг них. От него пахло хвоей и лошадью, на которой он ездил верхом.
— Вы с Китти должны прийти ко мне обедать, — сказала Каролина, провожая его к двери спальной.
— Мы оба? — удивился Джим.
— Супругов следует приглашать вместе, а не отдельно; так учит нас моя «Дама из общества».
— Ты бы хотела, чтобы Китти пришла сюда?
— Очень. — Каролина улыбнулась. — У нас с ней много общего.
— Что ж, как знаешь. — Он тоже умел ответить с холодком, и это лишь облегчит их отношения, решила она и улыбнулась, услышав, как хлопнула входная дверь. Как только послышался стук двери, Маргарита, забыв про артрит, ворвалась в комнату, как ведьма на помеле и, громко рыдая, заключила Каролину в объятия. Она ее поздравляла, давала советы, напоминала, что можно и чего нельзя, и помнит ли она об этом и о том, и как все это было, это, это, это.
— Ну вот, все и случилось, Маргарита. — Каролина заговорила с ней по-французски; она чувствовала себя чуточку Жанной д’Арк при коронации дофина. — Наконец-то я святая, то есть женщина, я хотела сказать.
— Хвала Господу! — заголосила Маргарита.
Глава одиннадцатая
Джон Хэй смотрел на океан и думал о Теодоре Рузвельте; почти все напоминало Хэю о президенте, который вызвал его в чудовищную сумятицу дома в Ойстер-бэй для согласования политики по отношению к России; Россия отказалась принять ноту протеста, направленную президентом, с осуждением устроенного на пасху еврейского погрома в Кишиневе. Американское еврейство во главе с неким Джекобом Шифом [135] было готово к бою, по другую сторону готовился к схватке и Кассини в Вашингтоне. Президент, как и Атлантика, был подвержен приливам, бессмысленным приливам, заключил Хэй, управляемым исключительно капризами Луны. В неразберихе детей, пони, соседей было решено никаких официальных протестов царю не направлять, но обыграть в американской прессе отказ царского правительства принять послание по этому поводу.
135
Шиф, Джекоб Генри (1847–1920) — американский финансист.
— Думаю, страна пойдет за мной, если я решу прибегнуть к крайним мерам. — Рузвельт стоял у входа в дом, высоко задрав подбородок; подбородок и шея составляли одно целое и Хэю пришло на ум отвратительное сравнение с кровавым ростбифом.
— Вы имеете в виду войну с Россией? — Хэй с силой прижался спиной к стволу сикомора и это слегка приглушило неразлучную боль.
— Я мог бы повести людей за собой на такую войну…
— Не думаю, да никакой войны и не будет, верно? — Через год республиканцы соберутся на свой конвент, и Рузвельт отчаянно хотел, чтобы выдвинули его кандидатуру. Военный лидер во главе своих легионов в Маньчжурии — он мнил себя вторым Линкольном, который будет избран подавляющим большинством. Хэй жил теперь в вечном страхе перед Теодором и его непоседливостью, напоминавшей Атлантический океан в полнолуние при порывах северо-восточного ветра.
— Вы хорошо знаете, что я одобряю только прелестные маленькие войны… — начал Хэй.
Но короля Теодора захватил его обычный поток.
— Кто владеет провинцией Шаньси, тот господствует над миром. — Хэй страстно желал, чтобы Брукс Адамс родился немым или, что еще лучше, не родился вовсе. Теодор гнул бруксовскую линию, Хэй как всегда возражал, затем его точно осенило:
— Если вам нужна полезная маленькая война, для этого есть Колумбия.
— Надеялся, что вы назовете Канаду. — Рузвельт неожиданно засмеялся и перестал строить из себя императора. — Вы правы. У нас есть отличный повод послать в Боготу войска. Они такие лгуны. Я знаю, что вы готовы построить канал в Никарагуа, но Панама более подходящее место, и если колумбийцы не образумятся… — Волны Атлантики угрожающе накатывались на лужайки Сагамор-хилл; президент отправился на теннисный корт, а Хэй — искать утешения у Эдит Рузвельт.
Теперь Хэй снова пребывал в Ньюпорте, в доме, арендованном Элен и Пейном на летний сезон.
— Морской воздух пойдет вам на пользу, — так говорил даже Генри Адамс, уезжая во Францию; и морской воздух настолько подействовал на Хэя, что в то самое утро он написал прошение об отставке с поста государственного секретаря. Напряжение, связанное с попытками удерживать Теодора в рамках, было непосильным для больного человека. Рут для этого подходит куда лучше, к тому же Рут умел время от времени припугнуть Теодора, что Хэю было не под силу. Наконец, Рут собирался оставить пост военного министра, тем уместнее будет, если он, Хэй, отойдет в сторонку и позволит Руту занять его место надзирателя за Теодором.
— Я буду свободным человеком. — Хэй адресовал эти слова Атлантике, равнодушно поблескивавшей в ярких лучах июльского солнца. — Я смогу наконец радоваться жизни. — Он засмеялся вслух, вспомнив, что сказал Генри Адамс, услышав жалобы Хэя о том, что когда он уйдет с должности, он потеряет всякий интерес к жизни.
— Не волнуйтесь, мой милый, — сказал старый друг, не пряча злобных интонаций, — вы его уже потеряли.
Хэй медленно спустился по винтовой мраморной лестнице в мраморный вестибюль, вдохновленный палладиевской Виллой Ротонда. Полковник Пейн для украденного у Уитни сына снял лучшее, что было возможно. Хэй не любил полковника Пейна, но, к чести полковника, он и не навязывался семье Элен Хэй — Уитни. В Ньюпорте его никто пока не видел, так же, как и Уильяма С. Уитни. Каждый поддерживал враждебную симметрию путем отсутствия.
В обшитом деревянными панелями кабинете, похожем на ящик для сигар изнутри, Клара писала письма под портретом хозяина дома, железнодорожного магната, уехавшего за границу.
— Ты подал в отставку, — сказала она, не поднимая головы.
— Откуда ты знаешь? — Хэя больше не удивляла удивительная способность Клары читать его мысли.
— У тебя манера ходить на пятках, когда тебе кажется, что ты принял твердое решение. Я пишу Эдит. Следует ли мне уведомить ее о твоей отставке?
— Нет, нет. Теодор должен узнать об этом только от меня. — Хэй достал свое письмо президенту. — Это моя свобода.