Империя
Шрифт:
— Но президент, — я имею в виду Джексона — возвращается, то есть вернулся, — сказала Каролина, очарованная своим главным редактором.
— У него не было другого выхода, — сказал Тримбл. — Как вы собираетесь поступить со старушкой «Триб»?
— Как? Сделать из нее процветающую газету. — У Каролины снова зашумело в ушах, она даже испугалась, не рухнет ли она сейчас в обморок. Вместо четырех Пуссенов появилась газета с типографией в африканском городе на другом краю земли. Уж не сошла ли она с ума? Важнее другое: сможет ли она победить? Она была убеждена, что только что одержала победу в важнейшей битве, если не во всей ее войне с Блэзом; но внезапно Блэз отодвинулся на второй план, а на первый переместилась
— Я буду часто здесь бывать, мистер Тримбл. — Каролина задержалась в дверях. — Я поселилась тут по крайней мере на год. А может быть, навсегда.
— Продолжать все, как раньше?
— Ничего не будем менять, кроме тиража.
— Как вы думаете его поднять? — спросил Вардеман с несколько меньшей церемонностью, чем он проявлял раньше: чек в руках придал ему уверенности.
— Разве в городе нет убийств, о которых можно написать?
— Конечно, есть. Полицейская хроника всегда идет у нас на последней полосе. Обычные происшествия. Скажем, из реки выловлен труп…
— Наверняка время от времени из холодной, мутной воды Потомака вылавливают труп прелестной женщины. Красивая женщина в неглиже, разрубленная на части.
— Каролина, — укоризненно прошептал кузен Джон, настолько шокированный, что впервые прилюдно назвал ее по имени.
— Простите. Конечно, вы правы. Никакое неглиже не выдержит четвертования.
— «Трибюн» — серьезная газета, — сказал Вардеман; его полные губы сжались, как велосипедные шины, из которых выпустили воздух. — Газета, преданная идеалам республиканской партии, тарифу…
— Что ж, мистер Тримбл. Давайте ни на минуту не забывать о нашей серьезности. Но будем при этом помнить, что прекрасная молодая особа, убитая в порыве преступной страсти, тоже очень серьезное событие, хотя бы для нее самой, в то время как преступность, убийства — самая серьезная тема, особенно в мирное время.
— Вы сторонница… желтой прессы, мисс Сэнфорд? — Тримбл смотрел на нее своими бледно-голубыми, полными изумления глазами.
— Желтая, охристая, цвета кофе с молоком, — бестактно сказала она, бросив взгляд на Вардемана, — мне безразлично, какого она цвета. Нет, не совсем так. Мне по душе золотой.
— А что вы думаете о золотом стандарте? — спросил кузен Джон, пытаясь обратить слова Каролины в шутку.
— Я дружна с Джоном Хэем, а посему поддерживаю золотой стандарт, что бы это ни значило, — ответила Каролина с подчеркнутой любезностью. — Видите, мистер Тримбл, я серьезная женщина.
— Да, мисс, прекрасно вижу и немедленно пошлю кого-нибудь в полицейское управление посмотреть, что у них там есть в морге.
Каролина вспомнила, как Херст, ползая по полу, верстал первую полосу «Джорнел», как убитая женщина медленно, если можно так выразиться, обретала под слоем румян новую жизнь.
— Правильно. И не забудьте про иллюстрацию на первую полосу…
— Первая полоса… — застонал Вардеман, глядя в окно на Маркет-плейс.
— …не должна слишком уж походить на содержимое морга.
— Но мы… вы… «Трибюн» — это новости, — сказал Вардеман.
— Нет, — отрезала Каролина. — Это не новости. Потому что новости как таковые не существуют. Новости это то, что мы называем новостями. О, как мне нравится говорить «мы». Признак крайнего невежества, наверное? — В ушах перестало гудеть; она никогда еще так не владела собой. — Ясно, что землетрясения, итоги выборов, результаты матчей по… бейсболу, — она испытывала чувство гордости, запомнив название национального вида спорта, — это новости, и о них надлежит сообщать. Но все остальное, что
— Постараюсь себя показать, мисс Сэнфорд.
На улице кузен Джон даже не пытался скрыть свое возмущение.
— Вы не могли говорить это всерьез…
— Я никогда еще не была так серьезна. Хотя нет, — задумалась она. — Я хотела сказать, что до этой минуты я вообще не знала, что значит заниматься чем-либо всерьез.
— Каролина, это… это… — как анафему, он исторг из себя наконец, — аморально.
— Аморально? Что именно аморально? Уж не пытаюсь ли я совратить читателей вашингтонских газет? Вряд ли. Они и без меня все это хорошо знают. Или же «Трибюн», унылую, дышащую на ладан газету? И тут это слово не подходит. В том, что я делаю, нет ничего аморального. Скорее, — задумчиво сказала она, — это истинное отражение мира, в котором мы живем. Но винить зеркало за то, что в нем отражается…
— Но ваше зеркало искажает намеренно…
— У газеты нет выбора. Она должна быть так или иначе пристрастной. Но где вы здесь видите аморальность?
— Обращение к низменным инстинктам…
— Способствует росту тиража. А низменными эти инстинкты сделала не я.
— Но взывать к ним… это низко.
— Чтобы завоевать читателей? Вот уж недорогая плата за…
— Каролина не договорила. Водитель омнибуса заметил их и подкатил к подъезду.
— За что?
— Недорогая плата за власть, дорогой Джон. А это единственное, что стоит иметь при этой вашей демократии. — Уже не одно поколение отделяло Каролину от миссис Лайтфут Ли из романа Генри Адамса; теперь, считала она, женщина может достичь всего, чего она хочет, сама, полагаясь на собственные силы, а не через брак или какой-то его суррогат. Она раньше не представляла себе, какую уверенность вдохнула в нее мадемуазель Сувестр. Она не только не боялась провала, но даже и мысли о нем не допускала.
— Вероятно это только доказывает, что я сошла с ума, — сказала она кузену Джону, когда он помогал ей выйти из омнибуса в густой тени двух магнолий, источающих лимонный аромат.
— Мне не нужны доказательства, — ответил он, оставляя без внимания всю нелогичность ее слов: они говорили о Блэзе и Хаутлинге и все более изощренных судебных игрищах.
Каролина пригласила кузена в дом; с ним поздоровалась Маргарита, принявшаяся тотчас жаловаться на кухарку, которая в свою очередь исторгала из себя бурные проклятия в адрес Маргариты. Как всегда конфликт объяснялся недоразумением. Парижский французский и афро-американский английский вновь доказали свою несовместимость. Провожая Джона в узкую темную гостиную, тянувшуюся во всю длину небольшого дома, Каролина кое-как разрешила языковый конфликт. Они сели возле беломраморного камина, заставленного глиняными горшками с ранними розами — новшество, вызвавшее громкий смех на кухне:
— Цветы для двора. Для камина дрова.
— Я бы хотела слышать из ваших уст больше энтузиазма. — Каролина желала найти слово посильнее. Но их отношения были не столь уж гладкими. Видимо он не потерял надежды на помолвку, она позволяла ему надеяться — на том разумном основании, что все возможно, хотя многое маловероятно. Усложняла дело и их родственная связь. Он был прежде всего Сэнфорд и всерьез воспринимал себя in loco parentis [91] .
91
Лицо, заменяющее родителей (лат.).