Импровизация на тему убийства
Шрифт:
В первую секунду я хотела сказать «нет» и повесить трубку. Но потом передумала:
– Да, это я. Могу вам помочь?
– Ну… Тут дело очень деликатное. Вы действительно хотите помочь?
– Пока что это вежливая формулировка. Но если вы объясните…
– Меня зовут Виктория. Виктория Бажова. Я журналист. Десять лет назад в семье вашего мужа произошла страшная трагедия, вы в курсе?
– Конечно.
– Так вот. Я работала над материалом о том деле еще десять лет назад, а сейчас возник, так сказать, информационный повод вернуться к… делам минувших дней.
– Зачем?
– Мужчина,
У меня перед глазами всплыл листок с отксерокопированным признанием Сухарева. Господи, неужели Наталья была права?
– Виктория, а что вы от меня хотите?
– Вы понимаете, я журналист. Я специализируюсь на криминальных расследованиях. Поэтому, прежде чем к вам обратиться, я навела справки.
– Обо мне? – Мысль о том, что кто-то за моей спиной разведывал подробности моей личной жизни, раздражала.
– Не сердитесь, я не собирала сплетни. Я говорила с серьезными людьми.
Ничтоже сумняшеся, Вика разболтала мне все свои источники: нашего участкового Игоря Олеговича и домработницу Олесю. Из бесед с этими людьми Вика сделала важный вывод: новая жена Ника Сухарева – белая ворона в семье. Ник равнодушен к ней, у него есть постоянная любовница. Зинаида Петровна просто сживает бедную женщину со свету. И именно к этой женщине Вика решила обратиться за помощью. Она предполагала, что я соблазнюсь возможностью отомстить вредной старухе и изменнику-мужу?
– Так что же вы хотите от меня, несчастной?
– Помогите мне встретиться с Зинаидой Петровной. – Вика была уверена, что я уже на ее стороне.
По-видимому, Виктория понятия не имела о том, что Зюзя ничего не помнит о смерти дочери.
– Она не согласится.
– Уговорите! Вы просто обязаны помочь справедливости восторжествовать! В конце концов, что хорошего сделала вам Зинаида Петровна?
Удивительно, зачем Виктории так нужна наша Зюзя? Возможно… О господи! Зюзя знает что-то такое об убийстве своей дочери, что может выдать Ника. Вот оно! К его счастью, Зюзя ничего не помнит, и Ник, опасаясь, что к экс-теще вернется память, держит ее в своем доме. Все сходится. Только я все равно не хочу в это верить.
– Зинаида Петровна должна раскрыть правду!
– Какую правду?
Мое сердце забилось, но телефон молчал. Наконец Вика отозвалась:
– Так вы ничего не знаете? Вы должны знать, в какой семье живете!
И тогда Вика предложила мне взять у нее запись свидетельских показаний человека, обвиненного в смерти Оксаны Сухаревой. Я бросилась одеваться, но в дверях столкнулась с мужем, вернувшимся домой раньше времени. Он морщился от боли, а в руках держал непочатую упаковку спазгана.
Едва глянув в мою сторону, Сухарев почти прошептал:
– Воды… налей, пожалуйста…
Глава 22
«Лично я с этой гниды кучу бабок срублю!..» – Голос человека звучал так, будто он смущается диктофона, но изо всех сил пытается этого не показать. Кое-где ощущалась наигранность: я – тяжело пострадавший, но мужественный человек, я слаб, но горд, я имею право требовать и от своего не отступлюсь. Виктория тоже присутствовала на записи, то есть было ясно, что именно она держала диктофон. Бажова не задавала вопросов, такой необходимости не было, но по редким возгласам можно было догадаться и о ее эмоциях.
«…Невиновного человека в тюрьме держать – это по каким правам? Я отсидел десять лет, здоровье угробил. Ты знаешь, что это такое, когда болит все? Я уже импотент в сорок четыре года! Он заплатит мне за все…»
Кажется, парень не справедливость доказывать собрался, а просто хотел денег.
«…И кашляю. Туберкулез, значит. А ранение, а ожоги? Я тяжелобольной человек.
Мне-то не пять лет дали, а десятку, но я, хоть душа моя была вся рваная, все сердце источено тоской по дому родному, держался. Не скандалил, как другие, ни слова в ответ на оскорбления никому не сказал. Меня так друг научил перед тюрьмой. Он-то отмотал, сколько и не живут! Ты, говорит, не урка, не выдюжишь, если терпеть все не научишься. Да и другие люди кое-чему научили… Ну, не о том я рассказать хочу.
А засудил меня ни за что муж убитой. Я его и не видел до суда ни разу. Знал, что Оксанка замужем, что он какой-то там богатый козел, но видеть – не видел. А чего мне на него смотреть? Где он и где я? У него небось и хата путевая, и тачка крутая, а у меня – ноль.
Я ж почему с Зиной-то связался? Мне ж жить негде стало. Родный папа подженился, а его дура меня невзлюбила. Обычно бабы меня любят. Я не урод и даже ничего себе, а когда до секса доходило – так визжали просто! (Вика кашлянула, словно пытаясь как-то закамуфлировать эту подробность рассказа. Надо сказать, что у нее не получилось.) Это сейчас – я визжу, потому что ничего не могу. А виноват он.
Когда папина дура меня погнала, я сначала не расстроился. Даже решил, что пусть живут себе вместе. Я молодой и не пропаду. Найду общагу, даже лучше будет, чем при папе. Он не любил, чтобы бабы ко мне разные ходили. Может, странно это, ведь от них только польза была. Каждая думала, что женюсь я на ней, поэтому, как вылезет из постели, на кухню топает и там порядок наводит. Нет, бабы – смешные в целом. Подцепишь какую в пивнушке, ничего не обещаешь, ни жениться, ни детей крестить, а она уж думает, что мужа нашла… (Раздался такой звук, будто кто-то ногтем постучал по столу, на котором лежал диктофон. Я представила себе, как Вика жестом указывает рассказчику, что запись не стоит засорять подобной информацией.)
…А папа моих баб не любил. Говорил, что это не дело. Надо жениться, в семье жить. Он-то с мамой двадцать лет прожил, пока она не умерла. Рак. Он очень убивался, а потом нашел себе новую жену. Ну, дуру эту. И вроде опять любовь-семья. Хотя он о любви никогда не говорит, но я-то видел, что присох он к своей Тоне. Да пусть, она к нему нормальная, не то что ко мне. Сейчас они так и живут. Я ж с тюрьмы к ним приехал. У дуры – истерика! Уголовник, орет, детей порубит! А дети-то – два лба здоровенных. Амбалы. Я перед ними – задохлик. Еще и со здоровьем погубленным. Это не моего отца дети, а ее – от первого мужа.