Имя Кати
Шрифт:
– Уже отозвался.
– Ну да… Блин. Тебе чего?
– Ты ждёшь робота. Расскажи про него.
Плёнка всегда отводил взгляд, и глаза у него постоянно бегали, будто к нему подбирался кто-то невидимый с хлыстом. Поэтому было трудно понять, напуган он сейчас или ведёт себя как обычно.
– Не расскажу. Что? Какого робота?
– Робота, который тебя сюда пригласил.
– Что? Иди ты! А тебе-то что? Тебе зачем? Отстань.
– Да расслабься. Я ищу потерявшихся роботов. За вознаграждение. Подскажешь – с меня доля. Сто пятьдесят.
Плёнка поёрзал плечами и стрельнул взглядом по сторонам.
– Сто семьдесят, – сказала Катя.
– Не, он не потерялся, – сказал Плёнка.
– Ну мы это сможем проверить с помощью патрульного. Простой запрос с планшета – пробьём номер по городской базе. И все дела. Идёт?
– Не надо патрульных, – тихо сказал Плёнка. – Ты не понимаешь.
– Понимаю больше тебя. Я работаю на AndanteSoft – слышал, небось?
– Не. Не слышал. Вообще ничего не знаю. Никакого робота не видел. Иди отсюда.
Плёнка слегка замахнулся на Катю, сперва повернувшись спиной к камере видеонаблюдения.
– Не уйду. И попробуй только тронь. Я закричу.
Катя говорила едва слышно, но в библиотеке уже начали оглядываться на подростков. Катя встала лицом к полке и сняла книгу. Камера слежения среагировала на это и повернулась прямо на Катю. Книги были дорогими. И хотя библиотеки были бесплатными, штраф за испорченную бумагу был гигантским. Сюда ходили либо успешные люди в возрасте, либо золотая молодёжь. Впрочем, золотая молодёжь крутилась в соседнем зале: пила кофе и флиртовала. Так или иначе, ни Катя, ни тем более Плёнка не походили на золотую молодёжь. Катина одежда выдавала в ней девушку из спального района: она никак не могла жить в центре, она могла только приехать на метро. Плёнка, живший в одном районе с Катей, и не пытался как-то скрыть своё происхождение, а потому смотрелся в интерьере библиотеки как видавший виды пластиковый пакет, что ветром занесло на веранду дорогого ресторана.
«Хоть бы постригся, – подумала Катя. – Или снял свою электронику обшарпанную. У него на лбу же написано, что он одной ногой в подворотне, а другой в тюрьме».
Катя медленно перевела дух и решила пойти ва-банк.
– Это связно с той историей, – сказал она тихо, – с твоей младшей сестрой. Правильно?
Плёнка замер, сжал кулаки и подошёл к Кате вплотную.
– Послушай, – выдохнул он. – Иди на хер очень быстро! Ясно тебе? Ничего я не видел. Никакого робота.
– Зато я видел, – сказал кто-то отчётливо.
Катя и Плёнка вздрогнули и обернулись.
Схема Анны
Вчера вечером Анна написала пост, а сегодня утром увидела комментарий от Лёвы. Как всегда, в стихах. Она знала, что хотя Лёва читал каждую её запись, комментарии он оставлял только когда ответ складывался в стихи, будто проза была недостаточно хороша, чтобы обращаться ею к Анне.
Её пост был таким:
«За окном уже минут сорок чем-то орудуют – звук, будто раскалывают лёд – как бывает зимними утрами. Подглядеть, что там происходит, нет никакой возможности, темно – глаз выколи. Сижу, работаю и маюсь – одна мысль свербит – всё, зима! Наступила на два месяца раньше, дрянь такая. Никаких больше ассоциаций с этим звуком. Вообще. Настолько похож на тот, зимний. Вот блин. Листья жёлтые, а у меня на Можайке уже лёд…»
Под текстом поста сегодня утром появился двойной столбик стихотворения:
Зима накинулась утайкой
Не ожидая свой черёд
Обледенелая Можайка
Скрипуче стряхивает лёд
Размерно-монотонным звуком
Разрезан местный полумрак
Здесь так темно, что злейший враг
Смог оказаться лучшим другом
Она живёт всё так же с ним
Ночным неясным постояльцем
Привязан безымянным пальцем
К ней этот вечный аноним
И улетают птицы стайкой
И стук, звенящий нотой «ми»
Забудем, Анна, не грусти
Давай же следом полетим
Над млечной, зимнею Можайкой
Она прокручивала текст и улыбалась: Анне нравилось, что у неё есть Лёва. Иногда казалось, что она пишет в соцсети только для него. По-старомодному и по-книжному – текстом. Никаких видео, фотографий и 3D, только буквы. Он отвечал тоже только словами и только рифмованными. Лёва с ней уже давно. Больше, чем друг, но меньше, чем…
Психотерапевт откашлялся, давая понять, что готов слушать Анну. Она оторвала взгляд от экрана, свернула планшет, убрала в сумочку и начала говорить. Сперва неловко. Губы почему-то пересохли, а язык с трудом слушался.
– Сегодня утром ехала в спортзал и упала. На дороге был лёд, а я ехала довольно быстро, и нужно было повернуть. Колёса заскользили и велосипед грохнулся на бок. Я приземлилась на колено, потом на голень и затормозила левой ладонью.
Анна с шумом втянула воздух сквозь зубы.
– К счастью на руках были перчатки, а вот колено до крови разодрала. Голень, наверное, посинеет ночью. Но сильнее всего болит эго.
Я шмякнулась с громким звоном. Куча людей остановились спросить, как я. Я быстренько вскочила и подняла велик. Женщина одна спросила: «У вас всё хорошо? Точно?». А я им помахала, села на велик и уехала.
Потом на работе рассказала об этом Ирочке, та посмеялась и заявила, что Анна такая Анна: держит невозмутимый вид, хотя понятно же, что ей больно и ещё как.
И вообще – так себя чаще ведут мужчины.
Вроде бы всё верно, но я не уверена. Ведь… разве не все мы так себя ведём? Если что стряслось, то первый инстинкт – посмеяться погромче. Ведь если смеяться достаточно громко, боль уйдёт.
Анна облизала губы и заговорила уверенней, быстрее.
– А ещё все знают, что когда упал – боль приходит не сразу. Ещё кипит адреналин, мышцы ещё разогреты… Поэтому я доехала до спортзала, вскочила на беговую дорожку и бежала изо всех сил минут десять, пока браслет не заверещал, что у меня слишком высокий пульс.
Будто я хотела убежать от боли. А может, от стыда. Мне и вправду стало получше.
А может, я всего лишь отсрочила наступление первой настоящей волны боли.
Вот и жизнь у меня так сложилась. Когда я была ещё подростком, у меня случилась травма. Вот я побежала. Бежала и бежала как сумасшедшая. Строила карьеру. Но боль таки догнала, схватила меня.
Такая вот аналогия. А может, не ради аналогии я это всё рассказываю. Может, я изложила этот опыт в виде истории, чтобы… ну, чтобы всё это прозвучало не так глупо.