In carne
Шрифт:
Олег Прокопович замолчал. Уставился на дом.
– Да, когда я впервые кабинет тот в Зимнем увидел, мне тоже не очень он понравился, – согласился Растрелли. – Правильно ты выразился – гармонии нет.
– Это не я, Ахрамей, – отозвался Мартынов. – Так прусский король говорил. Я не то чтоб не соглашался, но… В общем, работу потом переделывал. А поняв, что не будет от пруссаков толку, надоумил короля сей уникум янтарный императору Петру Алексеичу в дар поднести. Мол, Россия нынче силу обретает, неплохо б в друзья к ней набиться. А что? Вот так двух зайцев и убили одним залпом… Да только царь Петр деньги считать умел получше Фридриха.
– Нужто из-за Янтарного кабинета? – искренне удивился Варфоломей Варфоломеевич.
– Были еще причины, – хитро подмигнул Мартынов. – Но это главная. Так то. И тебя, брат, по моей рекомендации на труд сей великий взяли. Потому как лучший ты.
– Лучший? – Растрелли покраснел.
– Лучший, – кивнул Олег Прокопович.
– Так это ты, значит, благодетель мой, – произнес Растрелли, но тоном не благодарственным. – Значит, думаешь, дел у меня не было более важных, чем с янтарем твоим возиться…
– Да не кипятись ты. Остынь, – перебил зодчего Мартынов. – Все прочие дела подождут. Верь мне. Это главное. И мне, и Лизавете Петровне, пусть она об этом не знает. И тебе. И даже распоследнему холопу. Взять хоть Тишу твоего. Сам же видишь, сам чувствуешь, что прав я. Нет?
– Кто ж его знает? – пожал плечами Варфоломей Варфоломеевич. – По твоим словам – прав. Но есть еще головы.
– Как не быть? Есть, – согласился Олег Прокопович. – Но не все с разумом. Да и чего спорить теперь? Работу ты закончил. Молодец, не схалтурил нигде. Я ж над Мортою не власть. А кабинет Янтарный задумывался не как украшение. Как тюрьма… Когда зло сие в четыре стены из того же камня, в кой запечатано оно, поместишь – выбраться оно во ближайшие века не сможет. И будет там биться еще долго. А преемник мой – не знаю, кого пришлют – к тому времени опыта нового поднаберется. Совета Творца тайной молитвою испросит, коль что не так пойдет. Надоумит Создатель. Янтарь-то, брат, хоть хрупок, но и он сильней Морты. Камень забвения, как нас учили. Поместим с тобою нечисть хоть в камне в образе ящерки, хоть в виде духа бестелесного или каком другом виде – он теперича из Янтарного кабинета не выйдет, пока стены его не падут. А панели-колонны, полагаю, века два-три еще простоят. И я со спокойной совестью уйду. Через год. Знаю точно.
– Что ж с Али Шером будет, когда ты уйдешь? – спросил Растрелли.
– А что с ним будет? – улыбнулся Мартынов. – То же, что и всегда. Нового стража назначат. Да и сам облик может поменять, коль в бирюках ходить надоест. Главное, чтоб Морта не вырвалась, не одолела его. А так – все нормально. Надеюсь… Ладно, Ахрамеюшка. Дел у нас с тобою невпроворот. Соберусь сейчас быстренько, да в Царское Село и поедем. Чего тянуть? К вечеру на месте будем…
* * *
В Царском Селе, в казенной избушке Варфоломея Варфоломеевича, еще чуть квелый, но чудесным образом пришедший в себя Тихон поднялся со скамьи и по стеночке двинулся к кадке с водой. Зачерпнул ковшичек, выпил. Потом второй. Ох, хорошо!
Нечто, завернутое в холстину, валялось тут же, под лесенкой. Холоп посмотрел на сверток, наклонился, поднял. Тяжел, псина. Словно пуд каменной соли. Что ж там такое-то?
Откинул тряпицу, глянул…
Господи! Так та ж самая красна
Дверь со скрипом распахнулась. Тихон вздрогнул. Камень вывалился из его рук и ударился об угол ступеньки. И разлетелся на мелкие осколки.
Ящерка – вот жуть-то – ожила, вильнула хвостом и метнулась к щели меж половицами. Только ее и видели.
А на пороге застыли добрейший Варфоломей Варфоломеевич и чудного вида косматый старец. К ноге гостя испуганно жался снежно-белый волк. Огромный.
Чуток опоздали.
[Ал Ишера]
В нем сомневались с самого детства. Однако других мальчиков, а, значит, наследников все равно не было. Увы. Идеальным вариантом и для династии, и для страны стала бы коронация Атати. Но Атати есть один огромный изъян. Она девушка. Как бы глупо это ни звучало.
Вот почему так всегда – в самом красивом и сочном яблоке всегда червоточина?
Страна Солнца могла простить своему правителю все, что угодно. Но женщина на троне – это нонсенс. Великий Ра покровительствует только воинам.
Эхна же ко всем прочим еще и к военному искусству был равнодушен. Да, в мальчике сочеталось много замечательных качеств. Например, способность к языкам. С арамеем он говорил на арамейском, с финикийским пиратом – на его родном наречии, с добрым египтянином – на языке Осириса. К четырнадцати годам в дворцовой библиотеке не осталось не одного папируса, который бы наследник не знал наизусть и не мог воспроизвести на другом листе с точностью до знака. А архитектура! Эхна в раннем детстве мастерил из тростинок изумительного вида макеты храмов, которые он возведет, когда станет фараоном.
Да. Из него вышел бы замечательный ученый, строитель, художник. Кто угодно, только не правитель Солнечной державы.
Атати, старшая сестра Эхны, особыми способностями не блистала. Зато в ней чувствовалась сила и властность. Пустая болтовня – удел слабаков, а язык на Земле должен быть всего один – язык их богов. Финикийцы и прочие дикари когда-нибудь раз и навсегда падут пред Египтом ниц. И уже не поднимутся. С рабами следует говорить на простом наречии. На том, которому учат плетка и бамбук.
Атати всегда восхищалась отцом, Великим Амо, от одного взгляда которого подданные, чья совесть не чиста, лишались сознания. Ей нравилась несокрушимая сила фараона, его открытая гордость воина-победителя. И Аменхотеп отвечал дочери взаимностью.
Каждую неделю фараон со свитой выезжал на охоту. Дичь попадалась разная – и быстроногие антилопы, и дикие верблюды, и черные обитатели нубийских гор, вооруженные длинными копьями и сопротивлявшиеся с отчаянием загнанного в ловушку льва. Атати могла победить любого. От удара ее кулака пока устоял лишь буйвол. Эх, родись она мальчиком – Страна Солнца попала бы в достойные руки!
Эхна в забавах отца участия не принимал. Впрочем, и с матерью он не сидел. Все свободное время мальчик пропадал у сирийца Агефа, своего учителя, раба, который лет тридцать назад был пленен разведчиками отца во время первого финикийского похода.
Сириец был стар и мудр. В семье шутили, что люди, оставаясь в здравом уме, столько не живут. Действительно, казалось, Агеф знает абсолютно все. Сам Великий Амо пал на колени, когда увидел воочию тот нестерпимый яркий свет, появившийся без огня из крохотного бочонка, сооруженного хитрым рабом.