In Vino
Шрифт:
– Чего тебе? – Спросил Ярослав, смотря поверх головы мужика: не заработал ли стоящий у его старого дома ковшовый экскаватор, прибывший для сноса, но техника пока что вела себя смирно.
– Купи рукопись! – Мужик поднял перед собой клеёнчатую пыльную сумку. – Сто долларов всего!
– Это почему – долларов? – Не понял Ярослав.
– Да, гля! За рукопись, если старинная, доллары платят, я точно знаю. А эта? Редкость. Архи-ло-гическая!
Последнюю фразу мужик произнёс с трудом и по слогам; но он надеялся, что его мучения вознаградятся-таки звонкой монетой.
– Нет у меня валюты, – пожал плечами «историк», думая, как отделаться от прилипчивого торговца сомнительной стариной.
– Ну ты хоть взгляни от чего отказываешься! –
Он вынул из сумки что-то, размером с книгу, завёрнутое в вощёную бумагу. Сняв дрожащими руками несколько слоёв плотной упаковки, он явил на свет три старых тетради в картонных обложках, перевязанных кожаным шнурком. На верхней тетради химическим карандашом была нарисована кисть винограда и значилась надпись: «О жизни, виноградарстве и Великом Вине». Чуть ниже тем же почерком было приписано «1990 год. Б. Пехлевин». Ярослав дважды перечитал надпись на тетради и судорожно полез в карманы. Извлёк оттуда несколько мятых купюр, выгреб всю мелочь, а изнемогающий от зноя внутренней пустыни Индиана Джонс внимательно и настороженно наблюдал за действом. Потом он внезапно, будто стремительный коршун, падающий с небес за добычей, вырвал из рук Ярослава бумажки, выклевал из ладони монеты, сунул ему в руки тетради вместе с рваной бумагой и покровительственно произнёс:
– Считай, повезло тебе, историк: Львовна, та сто долларов дала бы!
Следопыт развернулся в сторону моста и, будто моряк на палубе широко ставя ноги, двинулся, плавно ускоряясь, в сторону ближайшего магазина.
– Где взял-то? – Крикнул ему в вдогонку Ярослав, приходя в себя.
– А, так над оврагом домик есть старый, где виноград рос, там стена обрушилась. – Не останавливаясь, отвечал продавец рукописей. – Пошарил, думал – клад… Одни тетрадки, гля!
Домик над оврагом был одним из самых таинственных и манящих мест Ярославова детства. Чтобы добраться до него, нужно было дойти до конца переулка Красных Зорь, потом с невинным видом покрутиться рядом с оградой сада, делая вид, что ты интересуешься свисающими через забор тяжёлыми плодами (срывать их не запрещалось), всё это время наблюдая за окнами последнего в переулке дома, где жила одинокая тётка Савельевна. Если её сердитого и любопытного лица в белом платочке нигде видно не было, нужно было быстро нырнуть за край ограды сада и аккуратно, дабы не соскользнуть ногами, пройти метров пятьдесят по еле заметной, осыпающейся прямо в овраг тропинке. В том месте, где сетчатый забор переходил в дощатый, имелось отверстие, через которое вполне мог пролезть ребёнок лет 11-12, но не взрослый человек.
Лаз выводил на склон холма, заросший травой, среди которой торчали кривые и кряжистые виноградные стволы, толщиной в руку взрослого человека; вокруг нескольких лоз ещё остались трубы с обрывками проволоками, вероятно, предназначенные для подвязки винограда. За старым виноградником никто не ухаживал, но и не вырубал его, он доживал свой век в полном уединении и забвении людьми, занятыми добычей насущного хлеба. Территория размером с полгектара была огорожена со всех сторон и попасть сюда можно было только через калитку в саду или по секретной тропинке над оврагом. В самом низу пологого склона приютился небольшой домик в два окна, всегда заколоченных, с открытой верандой. Раньше, когда жив был Баграт Пехлевин, детям разрешалось играть на виноградниках, однако с 1991 года тот дом был заброшен. Взрослые с усмешкой поминали домик как «Шалаш Баграта», но Ярослав и его компания, со страхом и придыханием называли таинственным словом «Ковчег», сами не зная, откуда взялось и что оно в точности значит. Начитанный Вася Аннинский утверждал, что так называли кузницы, где ковали кандалы для страшных преступников – разбойников и маньяков. Ходить сюда строго-настрого не дозволялось: взрослые не любят, когда дети лазают по заброшенным домам.
Но однажды, в разгар жаркого августа, преодолевая страх, вся банда «разинцев» в полном составе (сам Ярослав, Лёха Бормотаев, Олег Пехлевин, Лена Кац, Костя Шилов и Анита Смакова) пробралась внутрь Ковчега через заднее небольшое окно (верховодила, как всегда, Анита). Увы, внутри не оказалось ничего ужасного или таинственного. Только ряды пустых бутылок тёмного стекла вдоль стен, рассохшиеся от времени дубовые кадушки, запылённый массивный пресс для винограда, заскорузлые книги и газеты с портретами Горбачёва, три выгоревших фотографии на стенах, колченогий стул и больше ничего. Ни кузнечного горна, ни наковальни, ни огромного тяжёлого молота, который обязательно должен был стоять в углу, ни колодок, ни кандалов…
Заработал экскаватор, выводя Ярослава из задумчивости. Рывками двигаясь, как механический космический пришелец после высадки, гусеничный монстр пополз в сторону дома его детства и без раздумья вонзил ковш в стык между крышей и стеной, прикрытый фигурным зубчатым подзором и надавил сверху вниз. Стена безропотно поддалась, осыпаясь вниз кусками досок, комками сухой глины, битыми кирпичами, крыша накренилась и стала медленно сползать на землю.
Внезапная догадка заставила Ярослава замереть. Немного подумав, он опустил глаза и, прижимая тетради к груди, пошёл в сторону домика Савельевны. Сама Неонила Савельевна, казавшаяся детям злой волшебницей, охранявшей таинственный Ковчег, была самой обычной пожилой женщиной, одиноко доживавшей свой век в ветхом домике с таким же точно палисадом, как и у её соседей.
Хмелёв открыл незапертую калитку и позвал:
– Тёть Нила! Это я!
– Ярик? Ты чего? – Понеслось из открытой двери летней кухни, пристроенной прямо к дому. Оттуда же исходил резкий запах жареного лука. Савельевна, изрядно постаревшая и ссутулившаяся, но в таком же неизменном белом платке, завязанном на подбородке, выглянула наружу:
– Вот, щи затеяла. К обеду дочка Наташка приедет, да отца Артемия ждём. Юрочку помянем, годовщина у него.
– Вы Баграта, того, что виноград тут выращивал, помните?
– Оно конечно! Олежкин дед. Он Юрку моего всегда с собой в шалаш брал, он и помогал ему немного. Даже этикетки на бутылки разрешал клеить!
– А он вам ничего не оставлял перед смертью?
– Кто, Юрка мой?
– Да ну, старый Баграт!
– Как же, оставлял, – спокойно отвечала Савельевна, – восемьдесят бутылок вина своего, да тетрадки! Он ведь умирать не собирался в тот день. Было первое апреля, это я помню. Наташку в школу отвела, домой вернулась, на кухне хлопотала. Тут Баграт заглянул. Посидел, с Николаем моим покойным поговорил. А как уходить ему, говорит мне тихо: «Если что, Ненила, забери себе вино, что в Ковчеге, в подполе лежит, и тетрадки тож забери. А мне что-то душно, пойду на воздухе посижу». Пошёл в свой Ковчег, да прямо там ночью и умер: сердце. Утром его сторож заметил на крыльце, в кресле он сидел, сердце, говорю, остановилось…
– И что с вином? Вино всё выпили? – С замиранием сердца спросил Ярослав.
– Мы одну с Наташкой открыли, да не понравилось нам, керосином пахнет. Мы другим спасаемся, нам что покрепче… Николай покойный, правда, несколько бутылок вылакал с похмелья. А я ещё в том вине ноги отмачивала: пятки грубые, порепаются от земли, а я подержу, пополощу, да, гляди, лучше. А ещё пару штук рабочие употребили, что скважину налаживали.
– Все вино так ушло? – Оторопел Ярослав, представив, как пятки Савельевны отмокают в вине Баграта Пехлевина.
– Нет, бутылок двадцать. А три года назад какой-то лысый мужик тут ходил с фотоаппаратом, всё расспрашивал про виноградник возле Ковчега. Узнал, что у меня вино осталось, сразу спросил: «Сколько стоит?» Я ему цену назвала, он тут же деньги вынул, не торговался даже, чудак-человек.
– Как он выглядел?
– Мужик тот? Лысый, говорю, как кавун, бородавка на губе.
– Местный?
– Нет, первый раз видела. И последний.
– Ну, хоть возраст какой?
– Да почём я знаю! Пятьдесят восемь бутылок купил, это я помню.